имени, назвав дочку Окрамегалла Канаторвалла Камнеломалла Шкуродралла Раздолбайя, однако бедняжка так и не выросла настолько, чтобы соответствовать столь пышному прозванию. Да и внешность юной огрицы оказалась совершенно непримечательной: мало того, что у нее не было ни клыков, ни бородавок, но от ее взгляда даже не сворачивалось молоко. Будучи на удивление слабенькой, она и сок-то из камня могла выжать только двумя руками, но самое худшее заключалось в том, что для справедливо гордившегося своей непроходимой тупостью племени малышка была недостаточно глупа. Правда, об этом недостатке никто не догадывался: у нее хватало сообразительности прикидываться такой же тупой, как и вся родня. Но ведь саму себя не обманешь, так что бедолаге приходилось терзаться сознанием своего неизбывного позора.
Не желая сносить насмешки, Окра сторонилась других огрят, своих ровесников или сверстников. Впрочем, назови она кого-нибудь из них одним из этих чудных слов, они просто не поняли бы, о чем речь, и могли бы обидеться. «Дубина», «болван» или «остолоп» – прозвища понятные и почтенные, а за какую-то невразумительную заумь можно и схлопотать. В итоге получалось, что большую часть времени юная огрица занималась работой по дому и чем настойчивее терла кастрюли или отскребала грязь с полов, тем настойчивее лезли в ее голову назойливые умные мысли.
Но как она ни таилась, некоторых неприятностей избежать не удалось. Как-то раз родители взяли ее на свадьбу Конана Книжника (прозванного так за способность, скрутив толстенный словарь, выжать из него вместо сока все слова до единого или, прихлопнув кого угодно книжкой, разом вышибить из него память обо всем прочитанном за всю жизнь) и Чучеллы Чертовки, самой уродливой и зловредной огрицы в округе. Парочка вроде бы подобралась лучше некуда, однако семейная жизнь у молодых не задалась. На взгляд Чучеллы, Конан был слишком грамотным, к тому же она тайком вздыхала по своему молодому кузену Жлоббу. Чтобы извести мужа, Чучелла принялась добавлять ему в лепешки молотые мухоморы. Ей, ясное дело, хотелось, чтобы постылый муженек испустил дух, однако, будучи отнюдь не мухой, Конан уплетал отраву за обе щеки. Яд только добавлял ему любовного пыла: молодые вызывали аиста вдвое чаще обычного, и их семейство росло со скоростью, которую многие называли ограмадной.
Впрочем, Окры все это касалось лишь постольку, поскольку именно на этой достопамятной свадьбе мать Окры, Папоротница Годзилла, получила отлитый из чугуна дочуркин гороскоп. Повивальная бабка, занимавшаяся заодно гаданием и ворожбой, объявила, что расположение рун, звезд и бычьих кишок предвещает маленькой огрице как хорошее, так и дурное. Хорошее сводилось к тому, что Окре (полным именем ее не называла даже матушка, поскольку ни одному огру было не под силу выучить этакую прорву слов) суждено в будущем занять в Ксанфе видное положение. Впрочем, Годзиллу это известие не слишком обрадовало: она поняла пророчество так, что Окра со временем усядется так высоко, что ее будет отовсюду видно. На гору залезет или что-то в этом роде. А вот дурное известие оказалось и впрямь дурным: бедная малышка случайно нарвалась на потерянное, надо думать, кем-то из донных прокляторов, проклятие и в результате – о ужас! – заполучила магический талант.
Годзилла отреагировала на новости, как и подобало огрице – дала повитухе такого пинка, что та улетела на середину озера, плюхнулась в воду и пошла на дно. Не то чтобы пошла ногами, как ходят огры или люди, но так или иначе на поверхность не выплыла. Что же до гороскопа, то разгневанная огрица втоптала его в землю так глубоко, что горячая лава переплавила чугун, так что гадкое предсказание осталось тайной. Потом мать с дочкой вернулась туда, где вовсю шла гульба: пьяные гарпии играли на фортепьяно, гости весело колошматили один другого колами и чем попало, пили предварительно подожженную огорелку да напропалую отплясывали оторви-да-брось. И уж коли кто из них что отрывал, то бросал, само собой, очень далеко.
Но в отличие от них Окра знала о предсказании, и ей было не до веселья. Вне себя от стыда и горя огрица спряталась в темном, сыром подвале, где приятно пахло слизью и плесенью. Другая на ее месте там бы и осталась, но эта не в меру сообразительная девица смекнула, что, распалившись от огорелки, какая- нибудь молодая парочка запросто может уединиться в таком уютном местечке, чтобы под шумок согрешить. Не желая попадаться никому на глаза, она поспешила по скользким каменным ступеням еще ниже, на кухню, где готовили блюда для свадебного пира. Кухня была по-огрски огромной, и там царил приятный огрову оку беспорядок. Повсюду валялись отбивные из отборных чудовищ, нелепые лепешки да пирожки с мышами и с мышьяком (на вкус и цвет товарищей нет).
Кто-то разлил по полу вино, и под столом валялась перепившаяся вусмерть крыса. Дикий рев пирующих доносился и туда, но все же убежище было уютным, и Окру там никто не беспокоил.
Но мысли ее тогда одолевали отнюдь не приятные: для огрицы наличие магического таланта являлось настоящей бедой, несмываемым позорным пятном. И ведь не то чтобы огры были совсем чужды магии – именно она давала им хваленую сверхъестественную силу, безобразие и тупость, которыми они так гордились – но наличие особого, индивидуального таланта, это совсем другое дело.
Кошмар да и только! Не удивительно, что она отличается постыдной низкорослостыо, хилостью и разумностью: наверняка чары приблудного проклятия не позволили ее природной, родовой магии проявиться как следует. Одна надежда: может быть, ей удастся прожить жизнь, так и не узнав, в чем ее злосчастный дар заключается.
Потом пришло другое воспоминание, относящееся к ее тринадцатому дню рождения. День стоял дождливый, но жаркий, пещеры наполняли приятные удушливые испарения, а из столовой доносился восхитительный запах тухлых туш. Направляясь туда, Окра привычным жестом взбила свои слишком светлые, слишком чистые и слишком мягкие для огрицы волосы, чтобы скрыть надетый на голову обруч – лозу косоглазой интеллекту арии. Люди от контакта с этим растением начинали, как принято было говорить, косить под интеллектуалов – их коэффициент интеллекта возрастал в несколько раз. На обычных огров лоза не действовала, потому как нуль, на сколько его ни умножь, нулем и останется, но с Окрой дело обстояло по-другому. Лоза усиливала ее природную смекалку, позволяя ловчее скрывать нехватку природной глупости. А заодно и другие непростительные слабости – например, невесть как прицепившуюся к ней астму. Огрицу поглупее давно затравили бы насмешками – где это видано, чтобы какие-то там приступы приступали к ограм, один вид которых распугивал любые болезни – но она просто делала вид, будто у нее хриплый голос, что считалось особым шиком. Огр ведь он какой: днем хрипит, ночью храпит, рвет и мечет, бьет да калечит.
Для сородичей ее день рождения представлял собой не более чем повод для буйной попойки, но в ту пору, при всем ее уме, Окра этого еще не понимала. И наивно радовалась празднику, хотя впоследствии, вспоминая этот день, не раз думала, что лучше бы его не было вовсе.
Пир задался на славу – огры с огрицами хрумкали, грызли, жевали, глотали и рыгали, так что слуги и служанки едва успевали подносить новые блюда. Среди последних была и наставница Окры по прозвищу Сорока-Чернобока, особа в чудном наряде из черной кожи и черных перьев. (Многие за глаза так и называли ее: «Чудо-в-Перьях».) Наряду этому было лет двести, чему не стоило удивляться, поскольку его обладательница являлась взаправдашней демонессой, прислуживавшей в разное время на самых примечательных празднествах.
Например, в замке Ругна, на приснопамятной свадьбе Доброго Волшебника Хамфри с принцессой Розой. Той самой, которая впоследствии отправилась к Черту в Пекло, да там и осталась. Пришлась ко двору, потому как в Пекле тоже любили розы, а она благодаря своему таланту выращивала лучшие розы в мире и за его пределами.
И это лишь один пример, а сколько всего интересного довелось повидать Чуду-в-Перьях за века ее существования, не мог бы сказать никто. Неудивительно, что ей так нравилось быть служанкой, ведь это лучший способ всегда оказываться там, где затевается что-нибудь интересненькое.
Не обошлось без интересненького и на сей раз. Все началось, когда внесли чан со щами и гости уже схватились за лапти, чтобы начать их хлебать. Но один слуга поскользнулся, чан опрокинулся, а огрица- повариха, взревев от огрчения, запустила в собравшихся именным тортом. Те сдуру решили, что пришло время послеобеденной драки, и с радостью занялись любимым делом. Всю посуду перебили в одно мгновение, усеяв столовую осколками, обломками, объедками и (как же без этого, в такой-то компании) всяческими огрызками.
Бедную именинницу судьба торта огрчила еще больше, чем повариху, и она со слезами на глазах выбежала из комнаты. А выбежав, столкнулась со своей тетушкой Огреллой.
– В чем дело, огреточка? – спросила тетушка. Надо сказать, что по правилам огримматики мальчик-огр
