– Я вас не понимаю.
– Тому, кому позарез надо. Пожалуйста, ради меня, – щеки Гущина внезапно побагровели. – Герой недобитый… Черт… Вот адрес супермаркета, спросишь… а вот домашний их адрес с матерью. Там он живет, в Новом Иордане. Холостой он.
Катя молча взяла адрес. Она быстро пообедала в главковском буфете, а когда спустилась во внутренний двор, прихватив на всякий случай свой ноутбук и репортерский блокнот (дело-то вроде как сенсационное, хотя и кажется жутко скандальным), увидела черный джип полковника Гущина и шофера Макеева, который просто объявил, не боясь тавтологии:
– По распоряжению Федора Матвеевича я весь день в вашем распоряжении.
И Катя с комфортом, как царский гонец, отправилась в этот самый Новый Иордан.
Глава 4
Недобитый герой
Вроде как до фига работал сегодня – свою ночную смену отпахал, да и дневную – напарника заболевшего. Вроде и устал как собака. Вроде и с работы новой шел, как в старинном фильме шахтер из забоя. Грудью могучей вдыхая аромат наступающих сумерек.
Но сердце…
Сердце в могучей груди мозжит.
Все мозжит, проклятое, неугомонное, как тронутый кариесом зуб во рту.
Федор Басов – в прошлом лейтенант Новоиорданского ОВД, а ныне сотрудник службы охраны торгового центра «Планета» – вернулся с работы домой. Мать дома не застал, вечерами она у приятельницы в соседнем подъезде лясы точит, а там кто ее знает. Ужина на плите подогретого тоже не обнаружил. И, скинув форменную черную рубашку охранника с нашивками, прошел в ванную.
На правом бицепсе синела, алела, переливалась всеми цветами радуги новая татуировка. Побаливала, зараза. Татуировался он у знакомого пацана, работавшего в тату-салоне при «качалке». Горячую воду все еще не дали – летний ремонт труб, и пришлось встать под ледяной душ.
Сердце под жгучей струей екнуло и зашлось. Вроде и пахал сутки как вол, вроде и устал, и шел домой, словно чумазый шахтер из забоя…
Квартира, где обитал он с матерью, – двухкомнатная и тесная – тонула в хаосе и беспорядке. Вымывшись, Федор Басов нашел в холодильнике котлеты на сковородке, оплывшие жиром, малосольные огурцы. Потом пошарил в бельевом шкафу, сгреб с полок грязное белье и запихал, утрамбовал все в старенькую стиральную машину. Включил.
Затем сел за стол есть.
Но сердце… предатель…
Извлек из холодильника бутылку пива, странно, как это мать ее пропустила? Не прибегая к помощи открывалки, пальцами сковырнул пробку и с первым горьким глотком вспомнил Новоиорданский ОВД.
На правом бицепсе все еще саднила новая татуировка.
Часы на кухонной стене дернули стрелками и встали.
Он глянул на них – как там учит великий мастер Чин Ли? Если собрать всю свою волю и всю энергию и представить все это в виде оранжевого сгустка… точки… Вот она концентрируется, концентрируется… вот она, эта точка, оранжевая, уже на самом острие… на кончике твоего клинка и…
Чертовы часы, как висели, так и остались висеть. И стрелки с места не сдвинулись. Пиво кончилось. Котлеты кончились. Федор Басов сгреб с тарелки малосольный огурец и, хрустя им, словно соленой карамелькой, снова вспомнил Новоиорданский ОВД.
А потом всплыла картина. Эх, был бы писатель, озаглавил бы видение – «Мое последнее дело». Нет, лучше «Последнее дело полковника Басова». Умирать… то есть что это я говорю… увольняться лучше всего полковником… Хотя и это тоже без разницы.
Меланхоличный такой пейзаж вырисовывался из предрассветного тумана – темный пруд весь в ряске, трухлявые осины, склонившиеся над водой; вот, кажется, рухнут, но не падают, стоят, впившись корнями в черный ил. Сырость такая невозможная. Воздух пропитан влагой, это потому, что дождик всю ночь сеял. А это для работы экспертов еще хуже, чем ливень. Нет, ливень, пожалуй, хуже… гораздо хуже… Капли на ветках, и под ногами чавкает, а если назад обернуться, сквозь деревья виден переезд и красный огонь на семафоре – товарняк ждут. И вот, грохоча, он проходит мимо. И в предрассветном тумане снова повисает тишина. А там, в пруду…
Он кинулся в пруд в чем был, бросив мотоцикл под березой, – в кожаной куртке, в ботинках, даже не сняв мотоциклетного шлема. Схватил ее на руки и поволок из воды.
Как же орал на него потом приехавший из главка вместе с опергруппой эксперт-криминалист Сиваков! Орал, даже ногами топал: кто тебя просил туда лезть, в воду за трупом? Чему тебя учили? Оцепить, осмотреть, доложить, ждать – следователя и экспертов.
Но ведь… а если бы она оказалась еще жива?
Нет, куда там жива. Едва он увидел с берега это на середине Гнилого пруда… Ее убили и бросили в воду. Но там неглубоко и на дне – здоровая коряга, и тело зацепилось.
Как-то дико было смотреть с берега на ноги… голые ноги, торчащие из воды. Словно кто-то нырнул и ему не хватило воздуха, чтобы вынырнуть.
Лицо у нее было все разбито…
А у тех, других… у них лиц вовсе не имелось. Черный уголь и жуткая вонь, которую не смог смыть, уничтожить дождь, начавшийся в тот вечер и продолжавшийся ночью. Эти двое были найдены на следующие сутки в лесу недалеко от просеки. Смрад сгоревшей плоти и бензина. Два неопознанных трупа. Эксперт Сиваков осматривал все там уже сам: кострище, обугленные черные черепа.
И там что-то было не так в этом лесу у просеки. В сумраке среди мокрых стволов и корявых ветвей, где так беспомощно и хило метались в полном беспорядке желтые пятнышки карманных фонарей членов опергруппы. Вот там уж никакой меланхолии в пейзаже не наблюдалось. Под дождем в ночном лесу…
Это как в детстве пацаном, когда впервые читаешь «Робинзона Крузо», когда он идет по берегу и наталкивается на потухший костер, а в нем тоже останки…
Человеческие кости, каннибальское пиршество.
В темном, темном, темном лесу…
Это второе дело так до сих пор и не раскрыто. А то первое с трупом в пруду раскрыл лично он. Подарок родному ОВД перед увольнением – задержание по горячим следам. Как только он узнал ту девушку в пруду, то сразу же… Да все, все, все пацаны с Канатчиков, с рынка, с поселка Динамо про это знали. Ту печальную историю про невесту и разбившегося жениха. И про этого Султанова.
И пока эксперт Сиваков с бригадой экспертов осматривал кострище с останками в глухом лесу, пока следователь Колька Жужин что-то там рассказывал по мобильнику начальству, он, он, он – Федор Басов лично – все взвесил, поехал и задержал тоже лично. Один на один.
Никто даже спасибо не сказал.
А потом и вообще…
А так хотелось, ведь так мечталось – сражаться и защищать. Раскрывать, задерживать и… стрелять метко. Ну это только по необходимости… При попытке побега…
Готов – слышите вы все, – готов сражаться со злом, защищать мир, даже умереть во имя. Но первое и второе, видно, никому не нужно. Остается третье.
Федор Басов глянул на пустую бутылку пива. Пивка на дорожку выпили… Хорошо, что матери нет. Вот все как-то и складывается. Султанов этот сидит, последнее дело «полковника Федора Басова». Потом, конечно, когда речи станут произносить прощальные над гробом, поправят – лейтенанта Басова, но это уже не важно, не ради почестей и славы. Ради справедливости и порядка. На том стою и не намерен это скрывать. И плевать, что вы там в этой вашей аттестации про меня пишете.
А идите вы все от меня на…
Федор Басов пошел снова в ванную, где утробно гудела старенькая стиральная машина, и, нагнувшись, достал пистолет, хранившийся в коробке из-под стирального порошка. Травматика, переделанная под стрельбу боевыми. Хреновая пушка, из такой красиво застрелиться нельзя.
Он посмотрел на себя в зеркало, достал расческу с полки и причесался – вот так. Потом сунул дуло травматики в рот.
