Подвинувшись ближе, насколько позволяла цепь, Шуша заглянула в кокон, лежавший на полу, выхваченный из подземного мрака тусклой галогенной лампочкой.
Сквозь полиэтилен, как сквозь тонкий лед, как сквозь слюду, она увидела лицо.
Скорбное и печальное лицо мертвой. Ее заострившиеся черты и разбитый висок, кровь, что испачкала ее щеку и подбородок.
Шуша узнала ее – то была Желябова с четвертого курса.
Странно, но она так и не могла вспомнить ее имени – просто Желябова, превратившаяся в труп.
Галогенная лампа погасла. И стало снова темно. Шуша поняла, что смерть совсем близко, и легла на холодный пол, прижавшись к нему, как к последней твердыни.
Прошло кто знает сколько часов.
А может, дней или лет.
В темноте возник звук – где-то там… в начале подвала, в конце зазеркалья лязгнула, открывшись, железная дверь.
Глава 51
Глажка белья
Она стояла перед ними прямая, поджав тонкие бескровные губы, – она гладила белье на разложенной посреди комнаты гладильной доске.
А вокруг – на диване, на полу, на стульях – зияли раскрытые чемоданы, повсюду валялись вещи, обувь, точно тут собирались в дальнюю дорогу.
И то, что они вот так просто, беспрепятственно попали в ее дом после звонка Гущина, не обрадовало Катю.
Нет, Катя испугалась. Когда это создание, скорчившееся на пороге, на ступеньках, как страж, поднялось, выпрямилось во весь рост и внезапно с исказившимся лицом, хрипло взвизгнув, метнуло в Федора Басова, точно библейский Давид в великана Голиафа, камень из самодельной пращи.
Не было камня, не было пращи, плюшевый медведь – маленький, облезлый, истерзанный и заштопанный – угодил Федору Басову прямо в лицо, когда Лиза… безумная Лиза…
– Наши только что установили по карте регистрации: машина «Москвич», та самая, что есть на снимке возле объекта в Железнодорожном, принадлежала Иркутовой Анне Филаретовне, – голос Гущина показался таким громким, таким обескураженным, когда Катя включила «громкую связь», чтобы и Басов мог слышать. – Она, оказывается, машину лет тридцать как водит. И она не только звонила, она ездила туда. А на допросе об этом умолчала. Екатерина, ты там, в Новом Иордане?
– Да, Федор Матвеевич. И Федор здесь со мной.
– Выясните, в чем там дело. Только поаккуратнее и поосторожнее.
С «аккуратностью» как-то сразу не заладилось. Лиза, сидевшая на крыльце на ступеньках, увидев их, швырнула в Басова плюшевую игрушку. Потом, визжа так, что они разом оглохли, кинулась в дом.
Они ожидали увидеть отца Лаврентия, но в комнате за гладильной доской их встретила сама Иркутова Анна Филаретовна.
– Почему вы на допросе не сказали, что не только звонили, но и ездили туда? – спросила Катя.
Анна Филаретовна на мгновение перестала водить утюгом по белью, прислушалась к стихающим в недрах дома воплям Лизы. Она не стала восклицать, кудахтать: что вам нужно? Да как вы смеете…
Она тихо спросила:
– Куда?
– Вы сами знаете. На объект, телефоны которого у вас якобы завалялись в сумке. В особняк у плотины за забором с колючей проволокой в Железнодорожном.
Пауза.
– Выходит, вы нашли ее? – спросила Анна Филаретовна, держа утюг на весу.
Катя насторожилась. Кого «ее»? Ответить «нет» – значит все испортить.
– В путешествие собираетесь? – Катя кивнула на отверстые чемоданы.
– Лизу необходимо лечить. Хорошее место за границей, хорошие специалисты, все оплачено, визы, билеты на самолет заказаны. Мы едем все.
– И отец Лаврентий?
– Мы все.
– Платит тот же самый, кто платил и за строительство церкви?
Анна Филаретовна продолжала старательно гладить.
– И куда, если не секрет?
– В Стокгольм.
– Надолго?
– Это не мне решать.
– Для чего вы туда ездили? – жестко спросила Катя.
– Я же сказала вам – отвозила результаты анализов. Всякий раз, когда наш мальчик… мое дитя, моя радость… что ты знаешь об этом, ДЕВЧОНКА? – Анна Филаретовна глянула в упор, и глаза ее сверкнули. – Это ведь я после смерти матушки стала ему настоящей матерью, он рос на моих руках. Своих детей мне не дано, думаешь, легко быть всю жизнь вот так – ни то ни се, смоквой неплодной, ни монашкой, ни Христовой невестой, а приживалкой… А он дарил мне радость и боль, мое дитя, я выходила его. Каждый раз, когда он лежал в детской больнице, я была рядом, ночей не спала. Я возила его анализы и результаты обследований туда… ей… Она хотела знать. Ей все надо было знать о нем. Как он развивается, как выживает. Это было необходимо – они же близнецы. Радиация, которая их изуродовала, сломала им жизнь, она же и дала им эту уникальную особенность. Эту связь. Они связаны друг с другом невидимой пуповиной – от рождения и до смерти. И они там хотели знать, что это. Когда он был мал, они звонили нам постоянно…
– Кто?
– Они, врачи.
– Из НИИ радиационной медицины?
– И оттуда, но не только. Военные. Это же был закрытый секретный проект. Спецлаборатория. Они проводили там исследования и делали хирургические операции. Когда это было жизненно необходимо, они делали операции, но на все требовалось время, надо было ждать. И они хотели знать все о его развитии, я регулярно ездила к ней с его анализами. Таково было условие при усыновлении. И мы давали подписку. Иначе его бы… его бы нам не отдали. Оставили там, на объекте.
– Когда вы виделись с НЕЙ последний раз? – спросила Катя, ожидая услышать «двадцать лет назад».
– В мае, – тихо сказала Анна Филаретовна. – Ее же в клинику поместили.
– В какую клинику?
– Тут недалеко, под Красногорском. Она стала очень плоха. И ее эта штука губит… она ведь столько раз туда ездила, в Чернобыль, в Припять, туда, в зону, в самое пекло. Они все хотели знать, все исследовали – как там. Все секреты свои разводили. А я видела это самое «как там», когда смотрела в глаза моего дитя, моего мальчика.
– Адрес больницы? – бухнул Басов.
– Красногорск… точнее, это по нашей же дороге, к Москве – Ангеловы дачи.
– Хоспис?
– Частная клиника для тяжело больных и инвалидов, за нее платят. Я ее изредка навещаю, это мой христианский долг. И он об этом меня просил, мой мальчик, и его брат… Галич тоже.
– Ее имя?
Анна Филаретовна застыла как статуя с утюгом в руке. Она подняла взор свой на Басова:
– Вы же сказали, что нашли ее, что все знаете…
– Ее имя, ну, быстро, – Басов подошел к ней вплотную. – У меня нет времени для твоего вранья, старуха.
– Кармен.
– Что? Издеваешься?!
– Ее зовут Кармен… Полковник Кармен… Ах ты, нехристь, – Анна Филаретовна стиснула в руках горячий утюг. – Какая я тебе старуха?!
