полу. – Ты мог бы арестовать меня. Правда, дежурному офицеру штаба известно, что я отправился к генералу на дом… хотя он может и не сказать об этом». Клос принимал во внимание все мелочи.
– Итак, господин генерал не желает сказать, где находится Ингрид Келд?
– Нет. Могу вам, молодой человек, только посоветовать: забудьте о ней навсегда.
«Это уж слишком», – подумал Клос.
– И о нашем разговоре забудьте, – добавил генерал.
– Я бы с удовольствием забыл, господин генерал. С удовольствием, – повторил Клос – Если бы только был уверен…
– В чем?
– Что Ингрид Келд не выедет утренним поездом в Стокгольм.
Клос подумал, не сказал ли чего лишнего, – такое нескрываемое удивление выражало лицо генерала. Он пристально посмотрел на Клоса:
– Не понимаю.
– Мог бы я рассчитывать на такую любезность с вашей стороны?
– Мне больше нечего вам сказать, – резко ответил фон Болдт.
– Тогда, господин генерал, разрешите быть свободным?
– Больше вас не задерживаю.
«Мы оба допустили ошибку, – подумал Клос, застегивая плащ в прихожей. – Старый пруссак даже не пытался вытянуть из меня все, что я знаю. Если Ингрид признается Болдту, какое задание она получила от Мюллера этой ночью, то он может догадаться, о чем идет речь, и тогда я у него в руках. Но у меня есть еще главный козырь – шифровка. Только бы Болдт не отпустил Ингрид! Интересно, что теперь предпримет генерал?»
Генерал фон Болдт набрал только одному ему известный номер телефона. Долго ждал, пока не услышал на другом конце провода знакомый женский голос. Затем вызвал адъютанта и приказал проводить к нему в кабинет Ингрид Келд.
6
Ингрид Келд сидела в кабинете напротив фон Болдта. – Курите? – спросил генерал.
– Могу не курить и не пить, – равнодушно, даже с пренебрежением ответила Келд. Она посмотрела на портрет Бисмарка: лицо железного канцлера казалось ей более симпатичным и человечным, чем физиономия хозяина кабинета.
– Не люблю воевать с прекрасным полом, – проговорил фон Болдт.
– Однако господину генералу это не мешает держать женщину в заключении в подвале собственного дома, – отпарировала Келд.
– Не будем играть в жмурки, дорогая Келд. – Старый пруссак вставил монокль в глаз и потянулся за сигарой. – Ставка больше, чем жизнь. Я не думаю ни о себе, ни о своих подчиненных, важнее всего – великая Германия. Вы добровольно взялись помогать нам и согласились передать мою шифровку… известному вам человеку в Стокгольме.
– Я бы выполнила ваше задание…
– Вы, кажется, шутите, – прервал ее генерал. – Мне доложили что вы… сотрудничаете с Мюллером. Это правда?
Келд колебалась недолго:
– Да, это правда.
Фон Болдт вздохнул и продолжал:
– Я не хотел верить в это даже тогда, когда получил донесение. Я не спрашиваю, почему вы так поступили, но требую ясных и честных объяснений. Свободу не обещаю, однако… дам вам шанс выжить. Прошу только честно ответить: что вы сообщили Мюллеру?
– Ничего, – ответила Ингрид.
– Лжете, – спокойным голосом произнес генерал. – Где шифровка?
– В моей квартире.
– Конкретно?
– Господин генерал, – Ингрид посмотрела ему в глаза, – я возвращу вам шифровку, если вы отпустите меня на свободу. Клянусь я не говорила о ней Мюллеру ни слова.
Ингрид хотела рассказать генералу о своих душевных переживаниях, но была уверена, что он этого не поймет. Что может знать прусский генерал о настоящей любви? Она жила лишь памятью о любимом, думала только о нем. «Мы имеем право ненавидеть», – сказал ей однажды Хейн. А когда он погиб, то она стала повторять другие слова: «Мы имеем право мстить». Месть сделалась смыслом ее жизни. Она предъявила счет убийцам своего возлюбленного… Не чувствовала ни угрызений совести, ни жалости, когда предавала очередную жертву Мюллеру. «Смерть Хейна Кейтла, – утверждал хауптштурмфюрер, – будет им дорого стоить. – И добавлял: – Понимаю и ценю вашу ненависть, госпожа Келд. Я тоже их ненавижу».
Почувствовав на себе пристальный взгляд генерала, Келд добавила:
– Я работаю с Мюллером только против убийц Хейна. Генерал молчал. Его неподвижное лицо на миг прояснилось.
– Если бы я мог в это поверить! Красивая и увлекательная история. Но лживая, дорогая Келд. Честность
