А что они еще могли сделать? Катя не знала. Двор цирка внезапно показался ей огромным, необъятным. Хоть и освещается тут территория, но сколько же темных углов, закоулков. Мусорные контейнеры, бытовки, душевая, пустые клетки…
Обогнули львятник – двери заперты на висячий замок. Слоновник – тоже заперто. После выступления Линду водворили в ее стойло. От греха. Катя, приподнимясь на носки, заглядывала в окна вагончиков – никого. Все на представлении. Двор словно вымер. Только у фургона на колесах, где содержали «смешанную группу хищников», – движение. Там суетился рабочий персонал, готовящий номер Разгуляева.
Мещерский повернул в сторону конюшни. Распахнул дверь – аккуратные стойла, запах сена, лошади каждая на своем месте под синими суконными попонами. Их номер один из первых в программе. А теперь они отдыхают, набираются сил, хрупают овсом, дремлют.
Они покинули конюшни, и вот тут-то… Катя застыла на месте. Ей послышалось… показалось? Слабый, мучительный стон из темноты… Они ринулись на звук – еще мусорные контейнеры, сетка ограждения, стена и… скорченная человеческая фигура. Знакомый Кате розовый шелк, светлые волосы…
– Леночка… боже… что с вами?
Черные потеки на асфальте – струйки – от тела прямо к Катиным ногам. Точно лак.
Подбежал Мещерский, попытался приподнять Погребижскую. Розовый шелковый балахон, в котором она выходила на манеж, намок от ее крови. На Катю смотрели затуманенные болью и мукой глаза.
– Помоги-те… – шепот как шелест сухих былинок. – Как же больно…
– Сережка, беги… звони… Кого по дороге встретишь, посылай за фельдшером… скажи, она здесь, ранена! – Катя не сознавала даже, что кричит. Наклонилась к Погребижской. Бледное как мел лицо, закушенные от боли губы. – Лена, кто это сделал с тобой? Ты слышишь меня? Кто? Имя?
Затуманенный уходящий взгляд. Веки Илоны дрогнули, вздох.. Она безжизненно уронила голову. В лицо Кати ударил свет фонарика – цирковые услышали их крики. Впереди Воробьев и Разгуляев. Баграт бросился к жене с криком «Врача!».
– Она только ранена. Она жива, помогите. – Катя пыталась помочь ему поднять Илону.
– Она мертва.
Это сказал Роман Дыховичный. Сквозь толпу протискивался фельдшер. Но все уже было напрасно. Они опоздали. Катя почувствовала чей-то взгляд. Разгуляев – его оттеснили от тела, но он был выше многих в этой толпе. Он смотрел на нее так, словно они снова были одни в ночи. Катя почувствовала, что ее бьет озноб. Ей было страшно.
А дальше все происходило как во сне. Сорванное представление, возбужденные зрители, хлынувшие к выходу. Крики: «Убийство! Вызывайте милицию!» Вой сирен…
Катя сидела на ящике для реквизита. Смотрела на этот хаос. Она знала, все они безнадежно опоздали, хотя могли бы успеть.
К Колосову, приехавшему на место, страшно было подступиться. Катя читала по его лицу, как по открытой книге: он тоже казнит себя за то, что опоздал. Но именно в такие минуты Никита собирает в кулак все – нервы, эмоции, раскаяния, сомнения, сожаления. Накрывается официальной броней, превращаясь в истинного робота-полицейского. Он знает, что на нем лежит ответственность. Он работает. А что ему еще остается?
Как только приехал Никита, Мещерский, улучив мгновение, шепнул ему, что, мол, срочно надо поговорить, есть важные новости. Его и допросили одним из первых, как очевидца. При этом Никита старательно делал вид, что они с Мещерским не знакомы. Катя вздохнула с облегчением: ну, слава богу, теперь Никита знает про кровь на футболке. Они устроят обыск в гардеробной Разгуляева и найдут эту, быть может, очень важную для следствия улику. Но… час шел за часом, а она, однако, не чувствовала никакого прояснения ситуации. И сердце ее наполнялось тревогой: что же происходит?
Конюшня была оцеплена. К телу не подпускали никого из посторонних. Но если бы Катя присутствовала там, она могла бы услышать весьма примечательный разговор между Колосовым и делавшим осмотр экспертом Грачкиным.
– Четыре проникающих ножевых ранения в брюшную полость. Большая кровопотеря, – это были первые, самые предварительные результаты осмотра тела Погребижской. – Удары нанесены с большой силой. Повреждены внутренние органы. – Грачкин, выезжавший уже на третье убийство, был сосредоточен и на сей раз на удивление лаконичен. – Смерть, по показаниям свидетелей, наступила около половины десятого вечера. А судя по кровопотере… Она ведь жива еще была, когда ее нашли… Думаю, нападение было совершено в 20.45 или на четверть часа позже, в 21 час. И еще, Никита Михалыч, хочу отметить одну деталь: учти, ее не просто пырнули ножом. Ей бешено, неистово и яростно наносили удар за ударом.
– Что ты хочешь этим сказать? – Колосов чувствовал, что Грачкин пришел для себя к какому-то определенному выводу, но пока умалчивает о нем.
– Я не в курсе, кого ты там подозреваешь по первым двум убийствам, но здесь, окажись я на твоем месте, я бы в первую очередь искал вот такого. – Грачкин многозначительно постучал себе по виску. – Маниакальный характер нанесения телесных повреждений. Способ расправы с жертвой, согласись, наводит на кое-какие версии.
Никита кивнул: учтем. А сам подумал: единственный известный ему в этом деле подозреваемый с «маниакальными» наклонностями – Кох – на этот раз абсолютно вне подозрений. Черт!
Опрашивая очевидцев, он пытался воссоздать события вечера. Погребижскую последний раз видели во дворе цирка. Затем началась подготовка к представлению, суета. В хлопотах никто ничего подозрительного не заметил – не до того было. Хватились Илону уже перед самым ее выходом. И вроде первым из всех хватился муж. А спустя двадцать минут, как наперебой докладывали Колосову очевидцы, приезжая «корреспондентка» и ее «фотограф» обнаружили умирающую Погребижскую возле конюшни.
Осмотрели вагончик супругов. Там все говорило о том, что Илона, как обычно, одевалась и гримировалась, готовясь к выступлению. Тем временем Баграт Геворкян рыдал в администраторской. Фельдшер поил его валерьянкой под бдительным оком приставленных к нему патрульных милиционеров.
Колосов ни с какими допросами пока не торопился.Слушал эксперта, следователя прокуратуры, своих
