рассказал эту историю. Они все ее частенько обсуждали за ужином, за бокалом вина, лясы точили. Все вроде в шутку, не всерьез, а получилось, что Журавлев поверил… В общем, в этом Салтыков прав. Он виноват.
– Он в Париж возвращается, мне Сережа сказал, – Катя снова вернулась к статье. – Мне жаль, что он все вот так поспешно бросил на самотек в Лесном. Все-таки это очень красивое место, несмотря ни на что, овеянное такими легендами… И потом, он сам так хотел вернуться, а теперь уезжает.
– Да вернется, никуда не денется, – усмехнулся Никита. – Ты о нем не горюй. Прогуляется с Изумрудовым своим по Европам, соскучится, забудет о плохом и весной заявится назад. Поспорить могу на что хочешь. Он ведь денег уже потратил на эту усадьбу прорву. А в этом отношении он не мы, он – чистый европеец. Они деньги вот так в землю заколачивать бездарно не привыкли. Вот поедешь в свою Финляндию – сама в этом убедишься. Ладно, все вопросы ко мне? Тогда я пошел, мне еще в Пушкино звонить – ситуацию прояснять.
– После праздников увидимся, – пообещала Катя.
Он ушел, а она закончила статью к семи вечера. Позвонила «драгоценному В.А.»: спешу, лечу, мчусь домой. Буду раньше тебя, что приготовить на ужин?
Особых препятствий на пути для возвращения домой на этот раз ей не встретилось. Вечер был морозный и ясный, самый предновогодний. Снега вот только в Москве было маловато – гораздо больше его было в Лесном.
В пустынном парке в темноте белели сугробы. Пруды замерзли. Дом, флигель, павильон «Зима» – все было заперто, заколочено, недостроено, недоделано, брошено. На обледенелых дорожках не было видно ничьих следов. После всего происшедшего местные жители обходили парк стороной.
Однако не все.
По аллее среди сугробов к скованному льдом Царскому пруду шествовала осторожно, с опаской маленькая сгорбленная фигурка в овчинном полушубке и валенках.
– Ничего не видать, хоть глаз коли… Выходил – месяц был, а тут провалился куда-то, – бормотала фигурка старческим скрипучим фальцетом.
Это был не кто иной, как Алексей Тимофеевич Захаров, о важных показаниях которого Катя столько всего написала в своем репортаже.
Но Захаров этого не знал. Ему вообще было не до таких пустяков. Он пустился в путь из родных Тутышей в Лесное по нехоженой зимней тропе совсем не ради уголовного дела. Он с усилием волочил за собой санки, а на них притороченный тяжелый сверток в брезенте. В нем время от времени что-то глухо многозначительно звякало.
Достигнув берега пруда, Захаров остановился, сдвинул на затылок старую кроличью шапку, вытер взмокший лоб. Прямо перед ним белел в темноте заснеженный провал – яма с обмерзшими неровными краями.
Захаров нагнулся к санкам, раскрыл брезент – там были лом и лопата. Он взял то и другое в охапку, засеменил к раскопу, примерился, прыгнул вниз. Охнул – попал прямо в сугроб. В яме было полно снега.
– Ничего, снежок не вода, легкий снежок. Сухой, – шепнул сам себе Захаров. Закинул голову, посмотрел вверх – темное ночное небо, на его фоне сплелись черные голые сучья, как паутина. И вроде месяц являет свои серебряные рога из-за тучи. – Ничего, ничего, как кому, а нам снежок не помеха, – Захаров взял лопату, ковырнул ею сугроб. – Нам ничего не помешает. Слава тебе господи, утихло все, схлынуло… Убрались все восвояси. Они уехали, мы остались. Сорок лет тут живем, кой-что знаем-понимаем. – Он копал уже рьяно, с усилием, расшвыривая снег. – А то как же? Так все и бросить? Столько жертв, столько крови пролито… И все зря? А мы поглядим, проверим, зря ли… А то и сами не ищут, и нам воспрещают… Михала Платоновича Волкова вон тогда в воры записали, опозорили – воруешь, мол, тайком… А у кого воруешь? Чье оно все тут? – он топнул валенком. – Ничего, ничего, еще поглядим, проверим. В старину-то люди тоже умные были, чай, не врали… Надо только за такие дела умеючи браться, не бросать на полдороге. Ну, – он широко перекрестился, – бог свидетель, не из алчности, не по стяжательству стараюсь, а просто…
Он конфузливо вздохнул, покачал головой и, взяв в руки лом, тюкнул им в смерзшуюся землю. Начал с азартом кладоискателя долбить, добираясь до скрытой снегом и льдом кирпичной кладки.
Стук лома разбудил ворон, дремавших в гнездах на верхушках старых лип. Вороны завозились, закаркали… Все это было им давным-давно знакомо. Сколько помнили себя птицы, люди вечно, во все времена что-то искали в старом парке. А что они искали и зачем им это нужно – воронам было непонятно.
Примечания
1
Стихи Вадима Степанцова.
