лет никого стоящего.
Хрустальной, заветной мечтой Кати было женить на Нине друга детства и холостяка Сергея Мещерского. Катя знала: повторяя «нет, нет, ни за что», Нина в душе совсем ничего не имела против такого замужества. Мещерский подсознательно ей нравился. Да как он – такой – мог не понравиться? Вообще, на взгляд Кати, они очень даже подходили друг другу – оба добрые, деликатные, верные. Вот только оба совершенно непрактичны в житейский делах. Зато во всем остальном, в том числе по росту и стати, – настоящая пара. Ну, подумаешь, Нина всего на пару сантиметров выше маленького Мещерского.
Но, увы, все намеки Кати по поводу подружки Нины наталкивались на такое замешательство и смущение Мещерского, что все попытки оканчивались ничем, а инициатива глохла на корню. Когда же Катя приступала прямо: «Сережа, а ведь Нина такая красавица. И детеныш ее подрос, такой забавный стал, смышленый», – когда она пела вот так лисой, Мещерский краснел до ушей, вставал с дивана и удалялся курить на балкон. Вадим Кравченко – Драгоценный В.А. – бурчал:
– Ну, чего ты к нему пристала, как репей?
– Я же хочу как лучше, – оборонялась Катя. – Ему давно пора жениться.
– Он сам знает, как ему лучше. – Кравченко тоже вставал и уходил к другу детства. И они перекуривали это дело.
С Никитой Колосовым за все годы после Май-Горы Нина виделась только дважды. Он передавал ей письма из колонии строгого режима от человека, который… Стоп, эти май-горские события Катя вспоминать не любила. А письма эти просто ненавидела. После них Нина делалась совершенно больной, подолгу плакала. Тот человек был убийцей. Чудовищем. К несчастью, он был соседом Нины по даче, товарищем ее детства. И, как оказалось, он любил ее. Нина считала себя виновной в том, что произошло тогда в Май- Горе, хотя – Катя поклясться в этом была готова – вины ее не было никакой. Так получилось: жизнь сыграла с Ниной злую шутку, а может быть, и сцену из античной трагедии в дачном интерьере. Но все это было давно – в прошлом, в прошлом, в прошлом.
В настоящем же сын Нины Гога отпраздновал свой четвертый день рождения. Он был тихий мечтательный малыш – кудрявый, с ресницами в полщеки.
– Приезжали из Грузии родственники, – рассказывала Нина, – так ругали меня! По-грузински Гога говорит плохо, грузинских букв ни одной не знает. Сказок грузинских тоже не знает – я ему ведь Андерсена читаю. И вообще, говорят мне хором: девчонку растишь, не мужчину, не воина, не грузина.
– А что такое? – наивно спрашивала Катя.
– Он ведь в куклы у меня играет. Обожает. – Нина при этом сама вспыхивала. – И повлиять пока на него невозможно – сразу плачет. Если приходим в игрушечный магазин, на машинки, на роботов ноль внимания. Тянется только к куклам. И приходится покупать. На день рождения я ему кукольный домик подарила. Так он даже ночью играть вставал. А родичи мои в панике: ты сама детский врач, кричат, неужели не понимаешь, чем этот перекос эмоционально-психологический чреват?
– Я тоже не понимаю, чем чреват, – отвечала Катя. – Ты не волнуйся, пусть себе пока играет во что хочет. Все равно потом все и всех затмит домашний друг – компьютер. Но, в общем-то, твои родственники правы: мальчику нужен отец.
– Да, я понимаю, – кивала Нина.
В последние месяцы они виделись совсем мало. Стояла золотая осень. Катя попыталась было построить совместные планы на отпуск – все равно у Драгоценного отпуск намного короче, и оставшиеся пару недель она бы смогла куда-нибудь поехать вместе с подругой. Но Нина каким-то особенно тихим загадочным голоском ответила ей в телефонную трубку на это предложение: «Нет, я пока не смогу уехать. Мне с тобой нужно поговорить, посоветоваться… многое рассказать, но не сейчас, позже, потом».
Тон был странен, туманен. Заинтригованная Катя ждала, когда подруга ее созреет для разговора. Ясно было, что в жизни затворницы, работницы, добытчицы, матери-одиночки, кормилицы всего многочисленного старинного грузинского рода Картвели наступили какие-то важные перемены. «Наверное, у Нинки кто-то возник на горизонте, – решила Катя, – должно быть, тоже медик, коллега».
В роду Нины, кроме тбилисских теток-вдов и племянницы-балерины, все были врачами. Покойный дед Нины Тариэл Картвели был знаменитым кардиологом, академиком. Когда-то у него лечились крупные советские партийные чины, военные, известные артисты.
Через две недели взбудораженная Нина сама примчалась к Кате домой, выбрав вечер, когда Драгоценный работал сутки.
– Ну? – спросила умиравшая от любопытства Катя. – Рассказывай все-все.
Нина прислонилась к вешалке. Такого выражения на ее лице Катя не видела давным-давно.
– Катя, мне кажется… я еще сама ничего не знаю, но мне кажется, я люблю одного человека. Очень сильно люблю.
Катя подпрыгнула: «Йе-сс!» – и коснулась пальцами люстры, схватила Нину, потащила ее в комнату – на диван к окну шептаться.
– Он, конечно же, зубной врач, с тобой вместе работает, да? – озвучила она свою догадку.
Нина покачала головой – нет.
– А кто же он? Как имя счастливца?
– Марк. Марек. – Нина повторила имя очень тихо. – Катя, я даже не думала, что в моей серой, мышиной жизни случится такое.
И она поведала Кате историю о том, как однажды после работы, в девять вечера, – работала она в Стекольном переулке – зашла в итальянское кафе на уголок.
– Вечером у нас все замирает. Деловой центр, все по домам спешат. Кафе днем полны, а вечером пусто – шаром покати. А у меня как раз была вторая смена до половины девятого. Я жутко в тот вечер устала. Давление было низкое, просто какой-то упадок сил. Если капуччино не выпить, то и домой-то не доедешь. Уснешь за рулем. И вот ты представляешь, сидела я за столиком, вся такая зачуханная, несчастная, вялая, как улитка. Думала, что вот надо пить капуччино, потом тащиться домой, а завтра снова в клинику, что няньку надо искать новую – эта больно строптивая, что Гоге надо столько всего покупать на зиму: он растет не по дням, а по часам, – что надо хлопоты эти проклятые продолжать – теткам насчет гражданства, – они
