товарищем Ануфриевым сработались?» – поинтересовался шеф. Никита пожал плечами. Ануфриева в главке не было. И где он обретался, никто не знал. Колосов вспомнил свой вчерашний разговор с ним. Да, коллега из «Большого дома» новому повороту абакановского дела не удивился. Означало ли это, что он был внутренне готов к тому, что список жертв будет день ото дня расти?
Это и кое-что другое Колосов решил прояснить для себя, причем не откладывая. Он всеми фибрами души ощущал, что коллега «оттуда» держит его на голодном информационном пайке. И такое положение дел после того, как среди бела дня был как заяц подстрелен шестнадцатилетний пацан, Колосова уже категорически не устраивало. Он позвонил Ануфриеву. Услышал знакомое тусклое «алло, я слушаю». Сухо проинформировал коллегу о результатах баллистической экспертизы. Спросил, приедет ли тот в главк на Никитский. Ануфриев все так же тускло ответил, что как раз сегодня он занят: «Что же вы думаете, что, кроме вашего дела, у меня иных обязанностей нет?»
– И все же нам надо встретиться, поговорить, – настаивал Колосов.
– Как наш источник поживает? – хмыкнул Ануфриев. – Неужели валаамова ослица заговорила?
Про валаамову ослицу Никита не очень понял и поэтому сразу же разозлился.
– Если сами не можете подъехать, я приеду по месту вашей службы, – буркнул он. – Я прошу всего полчаса.
– Если так горит, то жду вас, майор, через час, – снова хмыкнул Ануфриев. – С пропуском только сплошная морока, так что встретимся на Варсонофьевском. Варсонофьевский, 22 – запомнили?
До Лубянки Колосов прогулялся пешком (все равно там, на площади, парковка запрещена, а возле «Большого дома» и его филиалов тоже особо не припаркуешься). Он быстро шел мимо «Детского мира». День выдался холодный, ветреный, на Большой Лубянке, стиснутой со всех сторон монолитами зданий, ветер выл, как в аэродинамической трубе. Вообще, думал Колосов, с погодой что-то не то – середина ноября, а на дворе морозная, бесснежная пыльная сушь. Вроде был дождь, но его словно и не было – шарахнул холод, все выморозило, начался гололед, его полили химикатами, и в результате снова под ногами сухой пыльный асфальт, а над городом морозная пыльная мгла.
Он прошел Пушечную, миновал Кузнецкий Мост. Следующий как раз Варсонофьевский переулок. Выходит, этот Ануфриев работает не в главном здании – Никита через плечо оглянулся на каменного гиганта, оставшегося позади, – облицованный гранитом цоколь, парадные подъезды, двери: снаружи – из дерева, внутри – бронированные…
Свернул в Варсонофьевский. Он слышал – или это была очередная ведомственная байка, – что именно здесь, в этом переулочке, когда-то размещалась в тихом уютном особнячке одна страшно законспирированная лаборатория. Много чего в ней делали, в этой лаборатории, во времена былые. Например, такие продвинутые шприцы-пистолеты, стреляющие цианидными парами в лицо разным там вождям националистического подполья, неугодным журналистам, сбежавшим на Запад диссидентам… Не в этом ли особнячке назначил ему встречу господин резидент? Однако Никите пришлось испытать жестокое разочарование – номер двадцать второй действительно оказался особнячком под новой еврочерепичной крышей, только вот размещалась там не тайная подпольная лаборатория, а… бар.
Колосов спустился по ступенькам и попал словно в другую эпоху – краснокирпичные стены, на стенах знамена, вымпелы, огромные щит и меч, бронзовые «феликсы эдмундычи», как языческие божки, вперяющие в посетителя свои пронзительные очи из каждой стенной ниши, уютные кабинки, так, чтобы за дубовыми пивными столиками могли комфортно разместиться целые компании. И… совсем неожиданно… словно из довоенного патефона – шаляпинский бас: «Уймитесь, волнения страсти, усни, безнадежное сердце…».
А справа в кабинке пировала горластая компания… иностранцев. Кажется, французы. Ануфриев тоже был уже здесь, приветливо помахал из угла. «Усни, безнадежное сердце, я плачу…» Где-то в недрах бара крутилась на патефоне старая пластинка. Или это тоже была имитация, как кремлевский кирпич, как вымпелы и знамена? «Я плачу, я стражду… Душа истомилась в разлуке…» Колосов сел за столик Ануфриева. Тот кивнул, поймал его взгляд на иностранцев.
– Это второй помощник атташе французского посольства с приятелями-журналистами из «Либерасьон». Они тут завсегдатаи, – пояснил он.
– Бара в Варсонофьевском я не ожидал, – признался Колосов.
– Привыкайте. В общем-то, тут все свои. – Ануфриев глянул на «второго помощника атташе». – Пиво здесь славное. Возьмите «Полайнер».
Колосов заказал официанту «Старобрно».
– Итак, в чем проблема? – спросил Ануфриев.
– Я хочу знать все, что известно про Волгоград. – Колосов сразу попер вперед. Чего тень на плетень наводить? Если домашний источник Нина что-то такое… пусть даже эфемерное… связанное с этим самым Волгоградом, действительно почувствовала, то надо немедленно выяснить.
– Про Волгоград? Ах вот оно что. – Ануфриев поднял вверх белесые брови. – Информатор наконец-то выдал хоть что-то путное?
– Я не знаю, с чем это есть, – признался Колосов, – а вы, Игорь Валентинович, информацией с нами не делитесь. Мое начальство – а я только что от него – высказало по этому поводу свое неудовольствие и недоумение.
– А мое начальство, я как раз утром ситуацию докладывал, неудовольствия не высказало.
– Даже по поводу того, что мы не уберегли от гибели подростка?
– Не мы не уберегли, а вы. И если вы и дальше будете так же неумелы и нерасторопны, боюсь, ситуация будет только ухудшаться.
– Но…
– Вы сами говорили: розыск уголовных преступников – наша, то есть ваша, прямая обязанность, – Ануфриев слушал Шаляпина, – и не скрывали, что наше сотрудничество и помощь вас тяготят и обременяют.
– Помощь никого тяготить не может, если она реальна и честна, – отрезал Колосов.
– Не будем считаться, не будем искать блох. Соглашаюсь, с мальчишкой мы оба виноваты. Мальчишка
