было палец в рот не клади. Муженька своего, еврея-шахматиста, она назло отцу, назло всем домашним выбрала. Подцепила, использовала, высосала парня, как паучиха, а потом, как промокашку, и скомкала. А ведь он любил ее очень. И до сих пор любит, хоть она этого и не стоила никогда, стерва такая.
– Значит, Абакановы были против того, чтобы Евдокия выходила замуж за Марка Гольдера? – спросил Колосов. – Почему?
Варвара Петровна только махнула рукой.
– У Гольдера был конфликт с ее братом Константином, – сказал Колосов, вспомнив рассказ Кати.
– Конфликт! Ха! А с кем, скажите, Костя наш конфликтов не имел? Это он с виду такой мямля, мякушка. Если хотите знать, характер у него самый поганый из всех. Ираклий – что, он просто балбес и хам порядочный, а Костя наш… Нет, он не балбес, он умный, хитрый. С ним и Константин Ираклиевич на равных всегда разговаривал, не то что с другими. И бизнес он весь постепенно еще при жизни отца начал к рукам своим прибирать. И женился по расчету с прицелом, с выгодой для себя – Жека-то, жена его, она ведь дочка Шумова, а он в Федеральном собрании заседает. А меня он всегда терпеть не мог. Я ждала, что после смерти отца выгонит меня с детьми, но нет… не выгнал, оставил.
– Вы этим недовольны?
– Зачем-то нужны мы ему были, – прошипела Варвара Петровна, – и не где-то там, а тут, в доме, под боком, вот и оставил, снизошел… Жалованье начал мне платить. Будто я чужая, будто полжизни своей их отцу, этому дому, им всем не отдала! – Она зарыдала.
В комнату заглянула сестра: все, пора, вы должны уйти.
– Варвара Петровна, взгляните, вам не знаком вот этот человек? – спохватился Колосов. Фото незнакомца, естественно, было при нем.
Она взглянула на фотографию. Внезапно лицо ее исказила гримаса, губы задрожали.
– Кто… это?
– Это тот, кто стрелял в вашего Федора. Посмотрите внимательно, вспомните, может быть, вы сталкивались с ним где-то случайно, невзначай?
– Нет, я никогда его не видела. Это лицо мне незнакомо. А наших вы о нем спрашивали?
– Да, но его никто из ваших домашних не опознал.
– А Ирише вы это фото показывали?
– Нет, по-вашему, стоит?
– Нет, нет, не надо, чтобы она его видела.
– Варвара Петровна, а ваша дочь Ира, она что – другая, не такая, как они все? – быстро спросил Колосов.
– Она чистая, слышите вы? Она хорошая дочь… Они там все в подметки ей не годятся. И сыну моему не годились. Они с Федей были младшие. Им было труднее всех там, в доме. Я старалась оберегать их. И отец… Константин Ираклиевич тоже любил их больше всех. Когда он их усыновил официально, я думала, что… я надеялась. Но он всегда повторял: «Для меня все мои дети равны и одинаково дороги». Я не смела настаивать. Но я знаю, любил он по-настоящему только моих близнецов.
Как всякая мать, Варвара Петровна была на стороне своих детей. И очень пристрастна. Последние жгучие капельки яда впитались в больничные простыни. Остались только материнские слезы – горькие, соленые.
А тем временем, пока Колосов находился в Институте Склифосовского, те, о ком он так пытливо расспрашивал, занимались своими делами. Зоя благополучно добралась до школы танцев на Чистых Прудах. Павел Судаков, как и говорил, посетил банк на Тверской. Оттуда на такси он поехал в Сивцев Вражек, в известный столичный антикварный магазин, где имел с его топ-менеджером – очаровательнейшей женщиной – долгую беседу за закрытыми дверями. О чем была эта беседа, так и осталось тайной, известно только было, что в ней фигурировал кожаный портфель, захваченный Павлом из кабинета.
Распрощавшись с антикварами, Павел, отпустив такси, прошелся пешком по Волхонке, свернул на Знаменку. Здесь, за музеем, находился ресторан, который он когда-то давно, еще до аварии посещал. Но на месте ресторана теперь располагалось дешевое молодежное кафе. Павел открыл его стеклянную дверь, вошел, как всегда в таких заведениях, все столики забиты служащими, забежавшими перекусить, студентами и просто праздными бездельниками, каких немало в Москве. Свободный столик все же отыскался у самой витрины. Павел уселся за столик прямо в пальто, не раздеваясь. В кафе варили славный кофе – это чувствовалось по аромату. Но после аварии и травмы Павел кофе не пил. Подошла молоденькая официантка, он отослал ее жестом. Открыл портфель, достал ноутбук – в портфеле оставалось еще что-то. И это «что-то» были плоские футляры из черного сафьяна, которые Нина видела на столе в кабинете.
О Нине здесь, в кафе, Павел Судаков тоже вспомнил. Мельком… Потом включил ноутбук. В кафе было беспроводное подключение к Интернету, этим сюда и заманивали клиентов. Павел оглядел зал – в свои сорок он чувствовал себя здесь таким старым среди этих горластых желторотых юнцов. В зале гремела музыка.
Павел заглянул в компьютер, как некоторые заглядывают в колодец – просто так, бездумно от нечего делать. Мысли его сейчас были далеко. Он думал о своей семье. О том, что случилось и еще может случиться. Он был как натянутая струна – весь до кончиков ногтей воплощенное ожидание.
А в то самое время, когда Колосов, распрощавшись с Варварой Петровной, покидал кардиологическое отделение Института Склифосовского, Константин Абаканов коротал часы и минуты в холле, оборудованном под зимний сад, коммерческого медицинского центра акушерства, гинекологии и материнства, ожидая, когда его наконец, пригласят в кабинет, где вместе с врачами находилась его жена Евгения, Жека. Консультации в центре были назначены на 15.00, однако, отправляясь утром по делам, Константин категорически настоял, чтобы Жека ехала в этот ранний час вместе с ним. Не то чтобы он боялся оставлять ее на даче в Калмыкове, но… С некоторых пор его отношение к дому, в котором он вырос и который любил с детства, изменилось. Утром он отвез Жеку на квартиру ее родителей на Кутузовский проспект. А в два часа дня заехал за ней, как преданный муж, чтобы сопровождать к врачу.
Жека была в подавленном настроении. Она была недовольна чужой машиной – Константин оставил свой желтый «Мерседес» на даче, предпочтя на этот раз автомобиль охраны – серый внедорожник, куда, помимо него с женой, сели водитель и нанятый «личник». Рядом с этими чужими, неразговорчивыми мужчинами
