полезных ископаемых далеко на Востоке.
– Издалека, значит, – протянул ему руку Ашот. – Не уверен, что, иди мимо коренной москвич, он бы подошел ко мне. Москвичи пуганые. А ты мне попался на счастье. Но здесь-то, в Москве, ты как оказался, брат?
– Случайно! – сказал мужчина и стал разрезать лимон. Ашот смотрел на пупырчатую кожуру и чувствовал, как неосознанная и необъяснимая радость от того, что он видит этот яркий цвет и чувствует острый лимонный запах, заполняет его. – Я в Москве в командировке. Заодно на курсах. Главные врачи ведь тоже обязаны раз в два года учиться.
– Понятно, – сказал Ашот, и они снова выпили и закусили лимончиком.
– А вообще-то я здесь торчу, – серьезно сказал главный врач, – чтобы добиться разрешения у себя в больнице новое отделение открыть. По кардиохирургии. У нас ведь при больнице хороший кардиологический центр. Лечение, диагностика, все как на Западе. А вот оперироваться люди ездят в Новосибирск или в Екатеринбург. А зачем в такую даль ездить? Надо, чтобы такие операции делали бы и у нас в центре. Как говорится, не отходя от кассы. Ну, работающим на комбинате бесплатно, конечно. Но всем остальным – за деньги.
– У вас при комбинате больница и кардиологический центр? – спросил удивленный Ашот. – В Америке при комбинатах никаких больниц не строят. Больницы должны быть для всех.
– Ну, в Америке так, а у нас по-другому. Разные источники финансирования, как я понимаю. Ну, мы-то свое сейчас переделывать не будем, – главный врач налил уже по четвертой. – Я в Америке не был, но по сравнению вот с этой столичной больницей, – он иронически обвел взглядом палату, в которой лежал Ашот, – у нас – уже будущее. А здесь еще пока – прошлый век. Ей-богу, не вру!
– Непривычно это слышать, – недоверчиво скосил на него один глаз Ашот.
– А ты не слушай. Ты приезжай, посмотри! – пригласил главный врач. – Плохо ведь где? На бюджетном финансировании. Что делается – ад! Один раз увидишь, всю жизнь потом будешь вспоминать. У нас во фронтовых госпиталях в войну гораздо лучше было. Мне отец рассказывал. Он во время войны был майором медицинской службы. Сколько операций сделал, царствие небесное… – Главный врач помолчал, вспоминая. – Нашу больницу частично тоже финансирует местный бюджет, мы ведь обслуживаем и простое население города, не имеющее отношение к комбинату. Но главные деньги, конечно, дает комбинат. На его счет и живем. Сейчас для врачей шесть коттеджей построили на двадцать четыре семьи. Привлекаем специалистов в новые отделения – сразу квартиры даем, откуда у нас только люди не работают… – Главный врач как-то очень хитро посмотрел на Ашота. – Но и специалисты – высший класс. Не догадываешься, куда я клоню?
– Не догадываюсь. – Ашот и вправду не понимал, зачем ему все это рассказывают.
– Чудак ты, человек! – сказал ему его спаситель. – Да у нас в провинции профессия врача до сих пор считается одной из самых престижных. Кто у нас заведует терапевтическим отделением? Жена директора комбината. А кто заведует роддомом? Дочка директора комбината. А кто заведует общей хирургией? Зять директора комбината. А скоро внуки подрастут! Понял? Вот откуда и финансирование. Но и нам с тобой там работы хватит. Поправляйся скорей! Я тебя к себе возьму. В новое отделение. Реаниматологом. Я с Барашковым поговорил – он о тебе как о специалисте очень хорошо отзывался. Я уже и кардиохирурга на должность заведующего тут нашел. Парня из Красногорского госпиталя. Что ему здесь ловить? Век квартиры в Москве не видать. А у нас – коттедж, за окошком сосновый бор, пятнадцать минут пешком – горнолыжная трасса с подъемником. Ну, московских театров, правда, нет, врать не буду. Но, если честно, друг, в тот вечер, когда я тебя встретил, – главный врач хихикнул, – не поверишь, я ведь из театра возвращался. Еле досидел до конца, такая пошлятина, такая муть! Надо было раньше уйти, да вставать не хотелось.
Ашот смотрел на своего спасителя и все не мог понять – серьезно тот разговаривает с ним или несерьезно.
– На хрен тебе нужна эта Америка, парень? У нас на Алтае не хуже! И дело есть, как раз для тебя.
– Куда же я такой-то? – растерялся Ашот, поняв, что с ним разговаривают серьезно. – Мне еще минимум недели три лежать, а потом по стеночке ходить месяца два.
– А работать-то неужели не хочется? – спросил его главный врач. – Я ведь, как отец, военным врачом раньше был. А как на дембель вышел в сорок пять – как раз в середине девяностых, – куда деваться, не знал. На Севере было оставаться неохота, в столицах – никто не ждал. Купил медицинскую газету, нашел эту больницу в колонке объявлений по конкурсу, устроился вначале простым хирургом и понял – ну, слава богу, это мое!
– У меня в Америке тоже была похожая ситуация, – вспомнил Ашот. – Работал автоматически, почти без участия головы. Когда опомнился, тоже была первая мысль – как соскучился по своему делу. Это мое. Ну, потом за «это мое» меня и побили.
– Опять побили? – удивился главный врач. – Что это тебя везде бьют?
– Да потому что не нужен, видимо, нигде и никому.
– Ну, как это, расскажи, – попросил главный врач.
– Да что рассказывать! – Ашот перевел на него свой единственный пока видящий глаз. – Дело проще пареной репы было. Я ведь там, в Америке, кем только не был – всем, кем угодно, только не врачом. Последнее время работал санитаром в больнице. Все равно что, по-нашему, больница «Скорой помощи». Огромная, как ангар. Однажды бес меня попутал… – Гость снова налил ему и себе. Ашот выпил. – Хороший коньяк. Армянский! – Он помолчал, смакуя. – Будто боги на Олимпе нектар опрокинули, – он слегка поцокал языком. – Ну, так вот, работали там, в той больнице, разные доктора. Были и такие, что вели занятия со студентами, будто из наших медучилищ. Посмотришь – мордочки у студентов везде одинаковые – есть и дурашливые, есть и пытливые. Чернокожих, правда, очень много. Они почему-то там медицину любят. И вот доктор один – худощавый, и лицо, и прическа, и фигура, и фонендоскоп на халате болтается – все, один в один будто из сериала «Доктор Хаус», вел занятие. А Надя, наша соотечественница из Петербурга, уже там получила диплом, была на подхвате. А уж я, санитар, вдалеке возился, каталки переставлял, чтобы удобнее было возить больных. И поступает на вертолете бабушка – мексиканка. У нас там было много мексиканцев – Мексика недалеко. Бабушка без сознания. Тоже такая, как в фильмах показывают – смуглая, худая, морщинистая, только кактуса рядом не хватает. Тут же анализы ей сделали, студентов кругом собрали, стал наш доктор кумекать. Я сам не слышал, что он им объяснял, Надя потом рассказала, что он проводил дифференциальную диагностику между диабетической комой, инфарктом миокарда, инсультом и отравлением какой-то местной наркотической гадостью, которую старые мексиканцы там еще, бывает, покуривают. Я себе телеги двигаю, вдруг гляжу издалека – бабулька глаза открыла и закатила. Надя ко мне подошла, мы с ней дружили, глаза большие сделала. Посмотри, говорит, там бабулька-мексиканка сейчас окочурится. Жалко.
Ну, мы ведь, русские, всюду в первых рядах. Я, как дурак, пошел посмотреть. Из-за спин студенческих слышу – у бабульки уже дыхание Чейн-Стокса. Терминальная фаза. А преподаватель наш из «Скорой помощи» к ней спиной стоит, фонендоскопом помахивает, все чего-то мальцам объясняет, пытается услышать чье-то мнение… Я за два года так и не научился полностью понимать их быструю речь, но здесь мне его речь показалась уже не нужна. Я будто на автомате зашел незаметно доктору со спины. Надя мне ларингоскоп подсунула, аппарат искусственного дыхания подключила, адреналин вкатила. Бабулька даже уже ничего не понимала, что с ней происходит. Я челюсть отжал, язык отодвинул, трубку вставил. Надя пустила смесь, через минуту мексиканка порозовела. Студенты рты раскрыли. Надя снимки принесла, говорит: «Пневмония тяжелая. Двусторонняя. Долевая». Врач покраснел, руку мне пожал, говорил: «Спасибо, коллега». А вечером меня подкараулили и побили.
– Кто? Неужели доктор велел? – изумился главный врач.
– Не думаю, – ответил Ашот. – Побила своя братия – санитары чернокожие. Чтобы не выпендривался. Они меня не любили, знали, что я раньше в России врачом был. Считали, что я выпендриваюсь, с ними не разговариваю. А я их язык вообще не понимал, они какими-то междометиями разговаривают, да и разговаривать не о чем с ними. А у них там строго. На все своя иерархия. Врач, значит, врач. Санитар – значит, знай свой место. Да я бы, если бы подумал хорошенько, то и не полез бы. Но я не подумал. А наша «совковая» привычка за все отвечать и лезть, куда не просят, сделала свое дело. Но, между прочим, побили меня тогда не так сильно, как сейчас. Операция была не нужна.
– А кто нашел тебя? Или сам дошел домой?
