В Соединенных Штатах Америки, где довелось побывать в командировке, меня спрашивали, что самое страшное на войне. Дети самое страшное. Варка. Грудной Михась. Дети Хатыни. Не знают там, за океаном, на собственном горьком опыте, что это такое — может, и потому не закричала от боли Америка, когда через 25 лет после гибели хатынских детей, уже от рук не гитлеровских, а пентагоновских карателей, погибли дети вьетнамской Сонгми.
Убитую Варку с матерью и односельчанами перезахоронили мы в сорок четвертом на деревенском погосте. Каждое лето с детьми и внуками приезжаю я положить на их могилы цветы.
А на том месте, где каратели злодейски убили женщин, стариков, малых детей, зачахли деревья, вывелся лес. На вечную память в кровавом том месте вспахали поле. Варкино поле.
Я бывал на дожинках в Мыльнице… А по ночам, во снах, по ржаному полю шагает ко мне семилетняя Варка, протягивая горбушку свежевыпеченного хлеба…
Глава десятая
Варшава — Берлин — Париж
Дорогу от Минска до Берлина Александра Михайловна и Елизавета Ивановна своей памятью воспринимали по-разному: одна проехала ее в невольничьих вагонах, меняя концентрационные лагеря. Другая в боях отвоевывала, освобождала километры белорусских, польских, немецких земель.
А красные следопыты Рязани готовились к встрече с польскими ветеранами, и вагон звенел их голосами, их песнями.
В Бресте гвардии лейтенант Алексеева договорилась с гвардии сержантом, а ныне директором автобазы о выделении автобуса, и за два с половиной часа стоянки поезда красные следопыты и Александра Михайловна успели побывать в Брестской крепости, недалеко от которой Елизавета Ивановна получила свое очередное ранение.
С варшавской стороны вокзала, уже по зауженной европейской колее, поезд выехал на мост через Буг, и пионеры прощально помахали Брестской крепости, своему пограничнику в зеленой фуражке, а потом весело поприветствовали и польского пограничника.
На первых же километрах заграничного пути время «отскочило» на два часа назад. За окном проплывали деревни, поселки, хутора. Дома в них чаще всего двухэтажные, из светлого кирпича и обязательно с балконами. Старинных построек для множества костелов, наверное, не хватало, и часть из них размещалась в современных зданиях, но только с католическим крестом наверху. Непривычно удивляли глаз небольшие «лоскуты» частных полей.
Пятнадцатый скорый спешил к Варшаве. «Еще Польска не сгинела, поки мы жиеми», — дружно пели красные следопыты.
У соседнего окна в коридоре учительница истории наставляла быстроглазого мальчугана:
— Когда будешь рапортовать, говори с выражением и не торопясь. Давай еще раз повторим: «Мы, пионеры орденоносной Рязанщины, рапортуем вам, дорогие наши ветераны прославленной дивизии имени Тадеуша Костюшко…»
Александра Михайловна подумала: «А Ян уже, наверное, собирается на вокзал, меня встречать… Если может еще ходить… Они увидятся первый и последний раз, потому что Ян безнадежно болен. И — знает об этом. Достойно готовясь встретить неизбежное…»
…Как всегда, в июле Ян Долговский приезжал в Минск. На этот раз — попрощаться со своими партизанскими однополчанами и своими партизанскими местами. «Быць Ойчизне верным. А коханцэ — сталым…» {32}
Останавливаясь у Деминых, он подружился с их сыновьями, а потом, через годы и десятилетия, любил возиться с внуками.
В машине Демина Ян опять ездил в Смолевичский район, трудно поднимался ступенями кургана Славы, часами смотрел с его площадки в распахнутые лесные дали, бродил по ведомым только ему тропам воспоминаний. Возвращался отрешенным, погруженным в себя, а однажды спросил:
— Ты счастлив, командир, а память? Дает она тебе спать?
— Намаюсь на работе, сплю как убитый, — признался Демин. — А выскочу из повседневной текучки, минуты свободные появятся — опять возвращаюсь в войну, молчим тогда с Валентиной…
— А мертвые не молчат. Слышишь, Командир?
— Слышу, Ян.
— Десятки годов я слушаю по ночам, как стонет мое одиночество. Помнишь свадьбы — твою и мою?
Ян посветлел лицом и продолжал:
— Был май, мы были живыми после карательной операции «Драуфгенгер». Цвела весна зеленых берез, солнца и воды, и мы были таки сченстливы, как можно было иметь счасце на той пшеклентей {33} войне. Ты помнишь, Командир: как полагалось невесте, Елена имела в руке свадебный букет, и сченстливу половину букета дала Валентине. Тот букет…
— Белой персидской сирени, — уточнил Демин. — Шикарный букет, и крупная на нем роса. Уже припекало солнце, а роса такая крупная — не высохла.
— То как будущие слезы, Командир. Когда бы человек ведал свою долю…
…В то майское утро, деликатно постучав, в землянку Демина ступила Елена с букетом в руке. За ней последовал Ян. Кивнув на девушку, он взволнованно заговорил:
— Пан командир — прошу прощения, товарищ командир — я хце взёньсць йо за жонэ…
— За что взять? — переспросил Демин.
Елена диковато сверкнула глазами:
— Жениться на мне Ян хочет, а вы, товарищ командир отряда, какой-то непонятливый, соображаете туго.
— А ты как, согласна?
— Любовь у нас, товарищ командир…
— Ну а я тут при чем?
— Если жениться, так нужен загс…
— Або ксёндз, — подсказал Ян.
Демин пожал плечами:
— Да где ж его возьмешь, этот самый загс? Погоним фрица, вернутся наши, будет и загс, а насчет ксёндза — комсомолка ты у нас, Елена, так что ксёндз отпадает.
— Кто у нас главная власть в отряде? Командир! Наш отец и мать, судья и повелитель. Значит, вы, товарищ командир, будете для нас еще и загсом, — Елена с доброй усмешкой глянула на Яна, — и этим… ксёндзом. Выдайте нам бумагу с печатью, что так, мол, и так, согласно взаимной любви и советским нашим законам являемся мы с сегодняшнего дня мужем и женой.
— Печати у меня нет… — Демин уважительно посмотрел на жениха и невесту: — Это кто же из вас о такой женитьбе первым сообразил? А я вот решиться не мог, спасибо вам, добрые люди — надоумили. Давайте заберем и мою Валентину, двумя парами жениться — оно как-то сподручнее.
Позвали Валентину, и Елена отдала ей половину своего букета. В штабной землянке командир бригады чистил оружие.
— По какому делу пожаловали? — удивился Тарунов.
— Пришли вот… Согласно законам… Оформить. — Демин запнулся и умолк.
Тарунов перестал протирать пистолет, вскинул брови:
— Ну чего мнешься, как бедный жених перед выпившим попом?
— Мы комсомольцы, — обиделась Валентина. — Поп для нас не подходит.
К Демину вернулась уверенность, и он заключил:
— А загса поблизости нету, поэтому благословите наш брак вы, товарищ комбриг.
Минуту Тарунов растерянно молчал, затем рубанул ладонью воздух:
— Благословляю! С нынешнего дня, Иван и Валентина Демины, Ян и Елена Долговские, согласно
