пересохшим языком по растрескавшимся, как земля пустыни, губам.
Боевик под стеной попытался заглянуть в пустую фляжку, будто там могла остаться вода. Выразительно вздохнул. Его явно раздирали чувство долга и чувство жажды. Наконец он не выдержал, оставил пост и двинулся к входу на склад. Бондарев даже слышал, как часовой шепотом подзывал одного из своих товарищей, просил воды. Через минуту боевик уже вернулся на прежнее место. Он любовно обтер прозрачную пластиковую бутылку, завернул ее в мокрую тряпку и поставил там, где, на его взгляд, был хоть какой-то ветер. Часовой прохаживался вдоль стены, чуть слышно напевая себе под нос что-то такое же заунывное, как и весь местный пейзаж.
«Сейчас бы дома у себя оказаться, в Коломенском, открыть бар, а там...» – Бондарев даже прикрыл глаза от удовольствия, представив себе, как откалывает ножом лед от замороженной глыбы, бросает его в бокал, и стеклянные стенки мгновенно запотевают, по ним скатывается капелька конденсата.
Клим тряхнул головой, это уже смахивало на наваждение, на видение умирающего от жажды в пустыне. Открыл глаза. Солнце висело над ним ослепительным диском.
– Черт... кажется, оно даже не движется.
Клим приподнял голову над низким парапетом. Часовой неторопливо уходил к дальнему углу склада, автомат висел у него на груди на коротко затянутой лямке. Руки боевик положил на оружие, как первоклассник на парту. Бондарев считал, сколько времени уйдет у него на то, чтобы дойти и развернуться. Считал сперва просто так, убивая время, как считает шаги в камере заключенный. Первоначальный план – дождаться темноты и спуститься – он отменил для себя внезапно, хотя обычно избегал спонтанных решений.
«Двадцать семь», – произнес про себя Бондарев и опустил голову, когда часовой развернулся, дойдя до угла.
А потом, лежа на крыше, он повел обратный отсчет:
«Двадцать семь, двадцать шесть... десять... два, один... Теперь ему осталось дойти шагов пять».
Клим, рискуя быть замеченным, выглянул наружу. Линию вертикального отвеса он видел четко – ее создавал шов между бетонными плитами стены. Часовой приближался к ней. Бондарев сжал автомат в руке и перевалился через край парапета. Ему пришлось, как кошке, перевернуться в воздухе, перехватить автомат двумя руками. Благо высота падения это позволяла. Не повезло в другом. Часовой услышал шорох над собой. Человек нетренированный наверняка сначала задрал бы голову, посмотреть, что же там такое случилось, и, естественно, получил бы прикладом в голову прежде, чем сообразил, откуда что взялось. Но часовой сразу же отскочил в сторону и только потом глянул вверх. Бондарев приземлился в двух с половиной метрах от него, боль отозвалась в ногах. Он разжал пальцы, удерживающие приклад, и, сжимая ствол автомата, нанес им удар от себя так, как если бы собирался проткнуть противника мечом. Удар пришелся в грудь, приклад достал боевика уже на вылете, когда рука у Клима распрямилась. Боевик только качнулся, удержал равновесие, он лихорадочно пытался развернуть автомат на Бондарева, но короткая лямка мешала это сделать.
Климу не раз приходилось внезапно вступать в схватку, когда он оказывался с противником один на один, а совсем рядом находились его враги, которых достаточно было просто позвать. Но очень редко раздавался крик о помощи. Обычно противник рассчитывал только на самого себя. Боевик выхватил нож в самый последний момент, когда Клим уже стоял на прямых ногах. Бондарев мог выстрелить, но это бы означало смертный приговор самому себе. Он бросил автомат в противника и тут же прыгнул на него, в последний момент перенеся тяжесть на левую ногу. Нож полоснул воздух, боевик рассчитывал на другую траекторию прыжка. Они сцепились, покатились по пыли. Боевик тянулся к горлу противника, но все же Бондарев опередил его. Когда в очередной раз он оказался сверху, рывком подтянул ногу и упер колено врагу в горло. Тот несколько раз дернулся, пытаясь освободиться, глаза вылезли из орбит, крючковатые пальцы впились в ногу Клима. Бондарев качнулся вперед, перенося всю тяжесть тела на колено; под ним хрустнула трахея. Боевик задергался, уже беспорядочно, в болевом шоке, и затих.
Клим вытер рукавом вспотевшее лицо.
«Откуда только пот берется? Казалось, всю воду высосало солнце». Он, даже не убедившись, что противник мертв, не сняв с него автомат, дополз до замотанной тряпкой бутылки.
Ладони ощутили приятную прохладу влаги. Он буквально содрал, а не свинтил пластиковую пробку, припал к горлышку. Климу хотелось выпить всю воду залпом, не отрываясь, но он цедил ее сквозь сжатые зубы по каплям. Наконец, когда язык уже мог поворачиваться во рту, Бондарев отнял бутылку ото рта и посмотрел, сколько же выпил. В бутылке на пол-американского галлона убавилось не больше чем на стакан воды. В глазах немного посветлело, словно до этого мир освещала лампочка на двадцать пять ватт, а теперь кто-то вкрутил сотку.
«Рассиживаться нечего». Бондарев обыскал часового.
Добыча показалась ему бедной в сравнении с бутылкой воды: автомат, кустарного производства нож с длинным широким лезвием, более пригодный для нарезки хлеба, чем для боя, подсумок с двумя снаряженными рожками и пара ручных гранат.
«А солнце таки клонится к закату. Боевики вряд ли задержатся здесь надолго».
Прихватив трофеи, Клим побежал к соседнему строению и скрылся за ним.
Капитан Уэллер говорил по рации уверенно, сам удивляясь тому, как ровно и спокойно звучит его голос. Хотя при этом руки его дрожали, даже пришлось не держать микрофон, как он делал это обычно, а надеть его вместе с наушниками. Уверенности в голосе ему прибавлял автомат, нацеленный на него Тариком. Иса, сверяясь с бумагой, следил, чтобы не прозвучало ни одного лишнего слова. Поэтому, когда пришлось импровизировать, отвечая на вопросы полковника, капитан старался отвечать как можно короче и каждый раз после ответа вопросительно смотрел на главаря боевиков. Тот настороженно, но одобрительно кивал.
Главное было достигнуто, у Исы появилось в запасе еще как минимум двое суток. На большее он и не рассчитывал. За две ночи можно было перевезти оружие и самых ценных заложников в надежное место, а самолет заминировать, чтобы он взорвался, когда до него доберутся американцы. Радист отключил рацию.
Омар, воспользовавшись тем, что на него перестали обращать внимание, пересел поближе к Ружане, представился.
– ...Вы тоже русская?
– Из России, – расплывчато ответила женщина. – И что значит «тоже»?
– Я не понимаю, зачем американцы посадили сюда русский самолет, как он долетел почти до самого Багдада, – недоумевал журналист, – ведь русские – друзья Саддама.
– Деньги, все решают деньги, – повторила любимую фразу Брука Ружана, – и русские уже давно больше дружат с Америкой, чем с арабами.
– Вы знаете, в чем дело? – прищурил маслянистые глаза Омар.
– С журналистами нельзя быть откровенной. Во всем вы видите очередной сюжет съемки.
– Только когда наблюдаю за событиями со стороны, – улыбнулся Омар. – С момента, как очутился здесь, дал себе зарок ничего больше не снимать.
– До конца жизни?
– Надеюсь, что нет. Пока не выберусь на волю. Вы знали о человеке, который остался в самолете и убил боевика, и не выдали его? – В голосе журналиста чувствовалось неподдельное восхищение.
– Чем больше шансов на спасение, тем лучше. Он – один из них.
– Боевики говорили, что убили часть заложников. Они рыли подкоп.
– Кого именно убили, не знаете? – с испугом спросила женщина.
– Точно не знаю, я же не расспрашивал, а подслушал. Один из ваших предложил за себя богатый выкуп. Иса обрадовался.
– Значит, он жив, – проговорила Ружана, в ее голосе не чувствовалось радости.
Снаружи послышались крики. На этот раз Иса не спешил выйти сам, послал своих людей. Когда в склад внесли убитого боевика, Омар прикрыл лицо руками.
– Если он на свободе, то почему не пойдет к американцам? Они бы разнесли шайку Исы в один миг. Ждет
