— Я знаю, что такое навязчивые идеи и как они действуют, — рассеянно произнес Росситер. — Знаю, как они преобразуют все, на что вы смотрите, в то, чего вы боитесь. Прошу прощения, сэр, но вы…
Судья Куэйл выпрямился:
— Я не могу ничего вам объяснить. — Он сжал кулаки и начал нервно озираться. — Чего вы на меня уставились? Вы все были бы рады, если бы я умер. Но я не доставлю вам этого удовольствия. Убирайтесь! Убирайтесь отсюда, все!..
Повернувшись, судья пнул ногой бутылку бренди, из которой ранее пил Том и которая все еще стояла на полу возле кресла. Бутылка покатилась по ковру, расплескивая содержимое, а судья смотрел на нее, словно недоумевая, откуда она взялась.
Росситер выглядел усталым. Он бросил взгляд на Тома, который попятился к Джинни.
— Ладно, сэр, мы уйдем, — сказал он. — Но предупреждаю вас…
— Благодарю вас, молодой человек. Едва ли я нуждаюсь в ваших советах, — проворчал судья. — Мои нервы в порядке. Но если вся ваша компания немедленно отсюда не уберется…
Его стиснутые руки вздрагивали. Мэри шагнула вперед, чтобы успокоить его, но он сердито махнул рукой. Я понимал, что следует ожидать очередной безобразной сцены, и присоединился к Росситеру, уговаривающему женщин удалиться. Том уже вылетел из комнаты.
В холле я увидел его натыкающимся на стены, словно летучая мышь, как будто он искал выход. Силы Тома были на исходе, и его следовало бы уложить в постель. Но Джинни и Мэри сердито уставились на него. Он повернулся и ответил им жалким и одновременно презрительным взглядом.
— Сейчас мы с тобой поговорим, — сказала Джинни, взяв его за руку.
— Вы не имеете права выгонять меня из дома! Я не хочу уходить! Отец сказал, что все в порядке, значит, я могу остаться. Отпусти меня…
Мэри что-то лопотала, молотя кулаками по стене в приливе гнева, слабости и облегчения, пока Росситер ее не успокоил. Джинни мрачно улыбнулась Тому:
— Иди в гостиную, малыш. Там нас не побеспокоят.
Думаю, Росситер единственный среди нас сохранял хладнокровие. Он проводил нас в гостиную, чтобы женщины не поднимали шум, и зажег газовый светильник. Более, чем когда- либо, комната походила на морг. Том сначала смотрел по сторонам, как будто искал место, где можно спрятаться, потом стал всхлипывать.
Какое-то время мы молчали, и ветер сотрясал окна.
— Ты во всем виноват, — заговорила Джинни. — Ты превратил это место в сумасшедший дом. — Она скрестила руки на груди. — Теперь ты все нам расскажешь.
— О чем?
— Почему ты это сделал. Почему отец боялся руки.
Всхлипывания Тома сменились истерическим хохотом.
Он повернул руки ладонями вверх, и я почувствовал, что они такие же холодные, как у белых статуй на пьедесталах. Его била дрожь.
— Это самое забавное, — с трудом вымолвил он. — Никакой причины не было. Отец всегда над чем-то ломал голову и погубил себя, размышляя о том, что сделал в детстве.
— Если ты не скажешь правду…
— Я говорю правду! Страх сидел у него внутри. Он мог скрывать это от большинства людей, но я знал…
— Страх перед чем? — осведомилась Джинни.
— Перед всем. Господи, вы, кажется, не понимаете, о чем я говорю! Отец постоянно из-за чего-то беспокоился, но никогда об этом не говорил. Его тревожило все — чья-то речь, решение, даже случайное слово на улице. Он невротичен, как старуха, только вы никогда этого не замечали. Вот что забавно. — Том снова начал смеяться.
Джинни устремилась к нему, выпятив пальцы, как когти, но Росситер удержал ее. Мы все тяжело дышали.
— Его так воспитали, — продолжал Том. — Отец мог бы помочь себе, если бы говорил о своих проблемах. Но он считал нервозность недостойной мужчины слабостью, поэтому никогда о ней не упоминал. Ему казалось, что гоблины в голове могут быть только у женщин. В результате гоблины съели его.
— Том Куэйл, — выходя из себя, закричала Мэри, — если ты не прекратишь болтать вздор…
— Это не вздор, а правда. Так воспитывал папу его отец.
— Полегче, — сказал Росситер. Он говорил спокойно, но Том бросил на него испуганный взгляд. — Я тоже думаю, что это правда. Судья принадлежит именно к такому типу людей. А этот тип я знаю очень хорошо. Ведь у меня тоже был отец.
Росситер казался удрученным. Том облизывал засохшую кровь на губе.
— Отец отломал руку у статуи Калигулы, когда был ребенком, — продолжал он. — И с этого все началось. Правда, забавно? Я же говорил вам. И у него была няня-шотландка…
— Да, — кивнул Росситер. — Миссис Куэйл рассказывала мне кое-что об этой няне… — Он стремительно повернулся к нам. — Какой вздор только не писали и не говорили о людях, совершивших преступление и терзаемых угрызениями совести! Думаю, вы ожидали чего-то мелодраматичного вроде того, что ваш отец убил человека или осужденный им убийца поклялся ему отомстить. Но все оказалось куда более личным и более ужасным. Я убедился, что человека, которому хватает смелости или низости совершить преступление, редко мучает совесть. А вот пустые и мелкие страхи способны довести до безумия. Человек начинает бояться собственной тени. Повод может быть любым — деньги, зависть или просто какой-то фантом…
— А в данном случае? — спросила Джинни. Ее гнев иссяк, и она с любопытством смотрела на Росситера, который уставился в пол.
— Твой отец потерял все свои деньги. Его семья отбилась от рук. Он всегда был невротиком, и это стало давить на него. Конечно, я не уверен, но думаю, в голове у него внезапно всплыло то, что беспокоило его всю жизнь. Он смеялся над этим, но над дьяволами смеяться опасно — это их только раззадоривает… Вы говорите, он отломал руку у этой статьи?
— А вы не такой дурак, — заметил Том.
— Няня умерла, прежде чем я появилась на свет, — сказала Джинни. — Но я слышала о ней. Она была настоящим пугалом. Я всегда думала об Окаянной Дженет,[40] когда кто-то упоминал о ней.
Они говорили медленно, с каким-то жутким бесстрастием. Даже Мэри погрузилась в молчание. Том, казалось, черпал мужество из того факта, что никто его не ругал. Он оживился и стал многословным.
— Няня держала отца под каблуком, пока он не пошел в школу. Мне открыл все старик Марлоу, который с ним дружил. Она вырастила отца, но пугала его самыми жуткими угрозами. Я видел, как он вел себя, когда я рассказывал истории о привидениях, и понимаю, откуда у меня любовь к ним. Отец не юрист, а актер вроде меня. Вот почему я его любимец и он примет меня назад, как только я захочу вернуться, слышите? — Том с торжеством посмотрел на нас. — Ты говорила об Окаянной Дженет… Именно история о призраках помогла мне понять, чего он боится. Однажды вечером я рассказывал историю под названием «Зверь с пятью пальцами». Отец был при этом — он побледнел и покрылся потом. А когда я потом спросил у него, в чем дело, он объяснил мне…
Том поежился. Мы находились в белой комнате с розовыми портьерами, но я видел перед собой портрет няни, висящий в библиотеке.
— Папа был ребенком, когда сделал это, — снова заговорил Том. — У него случился приступ гнева, и он отбил руку у этой статуи топориком…
— Топориком? — невольно вскрикнул я.
Том кивнул. И громко высморкался, вытерев нос полинявшим рукавом.
— А няня сказала, что однажды ночью рука придет и задушит его.
— Но ведь это случилось в детстве! — с отчаянием воскликнула Джинни.
— Судья почти не вспоминал об этом, пока дьяволы не начали его тревожить, — сказал Росситер. — Но это крепко застряло у него в голове благодаря заботам няни. Потом он потерял деньги, семья стала распадаться. А затем начал употреблять морфий…
— Как давно? — спросил я.
Росситер неловко переминался с ноги на ногу.
— Мне не хочется говорить об этом, но вы наверняка знаете, что человек начинает принимать морфий не в инъекциях, а в порошках, как успокоительное. Он не вводит его подкожно, пока…
— Пока? — подсказал я.
— Пока морфий в порошках не утрачивает эффект… Конечно, все это догадки. Я не пытаюсь никого оскорбить. Думаю, судья начал принимать морфий, когда лишился денег и стародавние гоблины стали возвращаться. Потом он поссорился с Томом, и это его доконало. Вспомните, как он себя вел, и вы поймете, что это единственно возможное объяснение.
Ветер за окнами усиливался. Росситер бродил по комнате, опустив голову.
— Лучше бы я никогда в это не ввязывался, — пробормотал он.
После долгой паузы Джинни заговорила странным тоном:
— Значит, та ночь, когда Том валял дурака, была единственным случаем появления руки?
— Да. Остальные случаи были плодом воображения судьи и результатом морфия.
— Но Мэри видела…
— Нет, — хриплым голосом прервала сестру Мэри. Мы повернулись к ней. — Я солгала, — продолжала она. — Я слышала, что Джефф занимался полицейской работой, и боялась, что он явился сюда играть в детектива. Поэтому хотела выведать, что он об этом думает, не рассказывая ему лишнего. В ту минуту, когда я увидела тебя, Джефф, я подумала, что папа сам послал за тобой, и испугалась скандала…
Я вспомнил ее перепуганное лицо в холле, когда она впустила меня. Джинни переводила взгляд с сестры на меня.
— Выходит, эти убийства не имеют ничего общего с рукой?! — воскликнула она.
— Боюсь, что нет.
— Но каков же мотив…
Росситер повернулся. Его лицо было бледным.
— Я вынужден рассказать вам, — отозвался он. — Мотивом были деньги.
В моей голове шевельнулось ужасное подозрение — вначале неясное, но постепенно обретающее форму, как лицо, полускрытое занавеской. Джинни отшатнулась, прижав руку ко лбу.
— А где… Мэтт? — запинаясь, спросила она.
Мэри вскрикнула. Росситер тяжело шагнул вперед, и светильники звякнули. Казалось, они отбрасывают яркое пламя, озаряющее наши тайные мысли. Рояль походил на массивный лакированный гроб в этом белом морге.
Потом я осознал, что кто-то кричит. Это был зов, негромкий, но настойчивый и словно приближающийся к нам, как темная фигура в сумерках.
Пробежав мимо меня, Росситер распахнул дверь гостиной. Теперь мы четко слышали голос. При тусклом свете бра на стенах холла мы увидели на верху лестницы сиделку в ее белой униформе.
— Пожалуйста, пусть кто-нибудь поднимется сюда! — Она старалась не повышать голос, но в нем было слишком много ужаса. Ее белая рука на перилах походила на мраморную… —
