может гарантировать, что ДРГ не засела где-нибудь рядом с нами, в одном из этих бункеров? Мы бегом отследили центральные сектора, а ведь профи скорее всего выбрали более безопасный вариант. Кто им мешал затаиться здесь?
– Почему тогда ГРУ подбросило карту с гарантированной липой? – спросил Север, словно для географической симметрии проявивший солидарность с Югом.
– Это не липа. Судя по всему, были два комплекта техдокументации о расположении объектов на Полигоне: один – для широкого использования, второй – секретный, ради нужд тайных испытаний, о которых... мать вашу!.. мы ничего до сих пор не знаем. Вот и вся песня.
– Послушай, Центр, – сморщившись, словно съел незрелое яблоко, произнес Запад, – я чего-то здорово не врубаюсь, при чем здесь наша ДРГ. Или ты допускаешь, что у них в отличие от нас может быть детальный план Полигона?
– Молодец, – Митин улыбнулся, – именно этого вывода я от вас и ждал. Нас, – он повысил голос, – по крайней мере, с формальной точки зрения, никто не собирался подставлять. Но почему не задуматься о том, братцы мои, что у ГРУ просто не было схем подлинного размещения секретных объектов? А вот у америкосов они почему-то оказались под рукой! Что здесь странного?
Митин внимательно вгляделся в лица своих бойцов.
– Вот что, ребята. Если мы имеем дело с очень хорошо подготовленной командой, рассчитывать на то, что они наплюют на свою безопасность, не приходится. И попробуйте ответить на несколько простых вопросов. Первый. Будут ли эти мастера подставляться под наши пули? – Митин помолчал. – Нет, не будут. Второй. Будут ли выходить на огневой контакт? Тоже нет. Третий. Будут ли пытаться проявить свое присутствие? Нет? Или да?
Спецы опустили головы. Логика командира была безупречной.
– Они затаились. Затаились, поскольку зафиксировали наше появление. В первый же день. Дальнейшие их действия вполне подходят под классику работы спецназа. Вытянули меня с территории Полигона, заставили поверить в дозорный отряд, тем самым открыв себе возможность тайного проникновения в подземные сооружения. Здесь же самый настоящий критский лабиринт. Даже с детальной картой сразу не разберешься...
– Центр, – медленно произнес Юг, – все это правильно и убедительно, но, командир, игру на такой гнилой базе не сделаешь, банк не сорвешь. Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю, – Митин жестко сузил глаза, – обшарить все бункеры один за другим. Если они рядом, то от нас не уйдут...
19
Главный разработчик, доктор физико-математических наук Владимир Юрьевич Ревякин, последние годы жил в ближнем Подмосковье. Одинокий пенсионер семидесятипятилетнего возраста, он тем не менее выглядел бодрячком. Хозяин встретил гостя прямо у входа на дачный участок, отставил к забору широкие современные грабли, которыми усердно вычищал газон, и указал в сторону дома:
– Милости прошу.
Макарычев предпочел лично, без свидетелей, говорить с бывшим «секретным инженером». Даже присутствие Пескова, по его мнению, в данном конкретном случае было нежелательно, поскольку могло негативно сказаться на доверительном характере беседы. Откровенность, да еще связанная с государственной тайной высочайшей степени защиты, дорогого стоила. А Дмитрий Константинович по опыту знал, что вести такие разговоры лучше с глазу на глаз.
– Собственно, – медленно произнес Ревякин, выслушав краткое сообщение Макарычева, когда они уселись в кресла у камина на первом этаже дачи, – в чистом виде торсионное излучение есть миф. Сведения о нем распространяли и распространяют, насколько я знаю, в средствах массовой информации люди, мягко скажем, далекие от науки. Мы занимались совершенно другими вещами. Да и не пытались доказать реальность нового типа физического поля. Но то, что подчас и не существует в рамках теории, на практике, особенно в военно-инженерной сфере, преобразовывается в конкретные разработки.
Ревякин надолго замолчал, задумчиво потирая лоб.
– Вы можете сформулировать, какие именно аспекты испытаний вас интересуют? А именно, в чем непосредственно может заключаться моя помощь?
– Безусловно, – кивнул Макарычев. – Надеемся получить от вас информацию по двум позициям. Первое. Что из себя представляли сами приборы? Второе. Есть ли малейшая вероятность того, что они сохранились где-нибудь по сей день?
Ревякин тяжело поднялся со своего кресла, подошел к округлому сервировочному столику, налил стакан воды из высокого стеклянного графина.
– Первые опыты были проведены где-то в конце шестидесятых годов. Тогда не получилось ничего стоящего. Но с появлением новых методик ситуация кардинально изменилась. Результаты были весьма убедительными. И министр обороны приказал нам перейти к испытаниям в военно-полевых условиях. Я, кстати говоря, не имел к практической реализации прямого отношения. Ведь вы понимаете, одно дело – лаборатория, и совсем другое – Полигон, где уровень воздействия возрастает на несколько порядков.
– Как строился режим секретности? Иными словами, у вас была литерная система допуска к военной тайне?
Ревякин усмехнулся:
– Вы лучше меня знаете, что такое особый режим. В данном случае он усиливался оттого, что дело держали на личном контроле министр обороны и Председатель КГБ.
– Сколько человек в большей или меньшей степени могли иметь общее представление о проводимых испытаниях?
– В полном объеме, – Ревякин задумался, – пожалуй, только Главный конструктор и Начальник Полигона. Их сейчас уже нет в живых. И вообще, – он пристально посмотрел в глаза генералу, – вы представляете себе, как происходило закрытие Полигона? Это было в конце восьмидесятых. Прибыл эмиссар от нового руководства и заявил, что в связи с изменившейся международной обстановкой принято решение прекратить любые испытания «суперлучей». Так их именовали в документах. Мы предпочитали физическое определение. За считаные дни все было свернуто до нуля. Понимаете, до нуля?!
Ревякин помолчал, крутя в руках очки.
– Мне неизвестно, как обставили дело конкретно там, на Полигоне, но нашу лабораторию ликвидировали буквально в течение недели. Приехали какие-то мужики в штатском, опечатали приборы, увезли ЭВМ со всем содержимым (у нас были хорошие по тем временам машины), четыре образца генераторов, запчасти, все записи из моего кабинета. Вот так! Куда уж они потом попали, мне неведомо. Очень может быть, что их даже продали за кордон...
– Видите ли, в чем дело, – Дмитрий Константинович потер руки, – у нас появилась информация о том, что западные спецслужбы проявляют сейчас чрезвычайный интерес к этим разработкам. Мы имеем проверенные агентурные сведения, что в ближайшее время на Полигон будет заброшена специальная диверсионная группа, в задачи которой входит поиск сохранившихся с того времени компонентов. Но мы не знаем главного – где и что именно они будут искать.
– Главный конструктор рассказывал мне через год по большому секрету, что после полного разрушения Полигона стационарную модель увезли в неизвестном направлении. Думаю, – Ревякин иронично прищурил глаза, – вам стоит поинтересоваться об этом в ФСБ. Они, наверное, знают, где такое хозяйство нужно искать. К тому же, – он улыбнулся, демонстрируя беззубую челюсть, – ваши диверсанты не в состоянии ни при каких условиях похитить базовую установку. Для ее перевозки требуется несколько грузовиков.
Макарычев испытывал раздражение, которое не мог скрыть. В какой-то момент ему даже захотелось схватить за грудки этого старого «секретного инженера» и хорошенько его встряхнуть, словно грушу, чтобы сверху, как спелые плоды, посыпались те сведения, которые от начальника одного из управлений ГРУ по непонятной причине скрывали.
– Хорошо, – генерал-лейтенант опустил седую голову, громко выдохнул воздух, – вы проводили какие-то дублирующие испытания? Иными словами, были ли созданы и апробированы на Полигоне портативные
