общение с местными жителями в любой форме также исключается.
При таких исходных условиях спецназовец должен задействовать скрытые резервы своего организма, пересилить себя, стать зверем, опираться не столько на разум, сколько на инстинкты.
Инструкторы без конца устраивали один и тот же экзамен: помещали испытуемого в изолированный (обычно лесной) район площадью не меньше пяти квадратных километров и заставляли находить скрытых наблюдателей на расстоянии по крайней мере в сто – сто пятьдесят метров. Митин в конце концов научился безошибочно выполнять это упражнение.
Трудно сказать, какие здесь действуют факторы. Скорее всего обостренная специальной тренировкой чувствительность позволяет организму откликаться на чужую ауру, на какие-то биоэнергетические токи другого человека. Очевидно одно – ощутить на расстоянии присутствие постороннего (в замкнутом пространстве это вообще ерунда) вполне реально.
На проселочной дороге показалась едва заметная черная точка. Машина. Только этого не хватало. Но нет – она свернула в сторону. Кажется, грузовик. Едет на соседние поля.
Для чего этот сарай? Вопрос на засыпку. Скорее всего раньше, когда тут в полную силу работало колхозное хозяйство, здесь выпасали в ночном лошадей. Потому и колодец под боком. А в сарае можно кемарить, хранить сено и скрывать коней от непогоды. Разумная мысль...
Прошло уже почти десять минут. Митин не двигался, прижимаясь к теплой стене сарая.
Митин сделал два осторожных шага вправо, остановился, продвинулся дальше еще на полметра, опять застыл. Надо что-то делать. Ждать больше невозможно.
Рывком он в один миг достиг края сарая, бесшумно упал в заросли крапивы под сенью огромного лопуха, распростершего в стороны свои гигантские листья, как настоящее дерево.
Пять, десять, двадцать, тридцать секунд. Минута, вторая.
Ни единого звука, ни малейшего проявления
Словно в ответ на эту мысль прямо над его головой просвистела пуля, колыхнув листья репейника.
4
Сообщение Келлана было подтверждено неожиданным образом, причем в обход агентурной сети. Информация пришла со стороны. Пришла совершенно случайно.
Летом в Стокгольме проходила международная научная конференция по проблемам использования биоресурсов арктических морей. Руководитель российской делегации член-корреспондент Российской академии наук Александр Павлович Борщагин двадцать девятого июля, на торжественном банкете в последний день заседаний, имел удовольствие выслушать крайне странную историю.
Инициатором разговора выступил доктор Юргенсон, крупнейший специалист по фитопланктону, известный своими радикальными выступлениями в шведской прессе, направленными против природоохранной организации Гринпис.
– Эти идиоты, – Юргенсон, выпив даже пару фужеров коньяка, краснел как рак и приобретал дар красноречия, которого в обычном состоянии был начисто лишен, – эти идиоты даже не понимают, с чем пытаются бороться! Сражаться с техногенной цивилизацией не только глупо, но и преступно. Ладно, когда надо умерить аппетиты нескольких транснациональных корпораций, озабоченных идеей свести на нет тропические леса, тут я еще готов даже поаплодировать этим парням, но защищать Мировой океан! Да мы даже не используем его на пять процентов. На пять, вы понимаете, Александр? Морские экосистемы – самые устойчивые из всех, какие я только знаю. Это все равно что защищать космос от незапланированного проникновения летательных аппаратов!
– А аварии нефтяных танкеров? – осторожно спросил немецкий ихтиолог Клаус Циммерман, третий участник беседы (они отгородились от шумных речей у небольшого столика в углу ресторана). – Я думаю, что эти катастрофы могут вызывать закономерное беспокойство. Так же, как и нарушение некоторыми странами квот по рыбному промыслу.
Разговор шел по-английски, которым и швед, и немец владели в совершенстве, а Борщагин мог похвалить себя только за то, что хорошо понимает смысл изреченного, но сам говорит, запинаясь, используя примитивные речевые обороты, словно скопированные из учебника. Поэтому он предпочитал помалкивать и вступать в дискуссию только в самом крайнем случае.
– Проблема нефти, – Юргенсон резко взмахнул рукой («The oil problem – звучит идиотски, англичанин так бы не сказал», – подумал Борщагин), – до такой степени политизирована, что дальше, как говорится, идти некуда! Да, аварии наносят временный локальный ущерб. Но локальный, Клаус! Хотя бы один из этих мастеров лить словесную грязь, которая пострашнее нефти, удосужился бы пару раз произвести точные замеры на месте катастрофы спустя несколько лет. Была бы полная чистота. Полная! Экосистемы умеют мгновенно залечивать раны. Тем более морские.
– А морские течения? Естественная седиментация? Наконец, трофические цепи? Какие-то компоненты унесены на сотни миль, что-то в процессе осадконакопления оказалось на дне, а что-то, извините, потребили любители океанских деликатесов. – Циммерман кивнул на остатки блюда из филе трески, которое лежало на тарелке прямо перед неугомонным шведом.
– Удар ниже пояса, – Юргенсон энергично закурил трубку, одаряя собеседников ароматом прекрасного табака, – а если употреблять точные выражения, самая настоящая провокация. Вы используете методы этих прохвостов! Доказать ничего нельзя! Ничего! Одни слова...
Он глубоко затянулся и вдруг отложил дымящуюся трубку в сторону, как-то помрачнел.
– Правда, уважаемые коллеги, я недавно узнал некоторые шокирующие факты. Если эти данные соответствуют действительности, настоящая опасность крадется совсем из другого угла...
– Наверное, Гринпис хочет взорвать атолл Муроруа, чтобы обвинить во всем бывшего президента Франции, – ехидно заметил Циммерман, но Юргенсон никак не ответил на саркастическую реплику.
Он целую минуту сидел молча, потирая свои широкие грубые руки рыбака, потом опять взял трубку, которая уже успела потухнуть.
– Вместе со мной в университете учился один американец. По происхождению – швед, мать до сих пор живет в Мальмё. Собирался заниматься экологией кальмаров, даже подавал неплохие надежды. Но потом неожиданно бросил науку и ушел, куда бы вы думали? В разведшколу. Естественно, находящуюся под контролем США. Я, конечно, об этом не знал, так же, как и все наши однокурсники. Но вот недавно парень случайно мне встретился в Стокгольме. Мы с ним посидели, поговорили, выпили «Абсолют», вспомнили юность. Оказывается, его только что уволили из секретной службы (он мне не сказал, из какой). О работе там он помалкивал. Общий треп про жизнь. Деньги, женщины, дети. Потом он нализался, как финн («Не любят шведы своего бывшего вассала», – подумал Борщагин) и стал меня пытать про науку. Что да как. И вот вдруг...
Юргенсон прервался, закурил потухшую трубку и внимательно посмотрел сначала на Циммермана, потом на члена-корреспондента РАН, словно пытался определить степень их открытости.
– Если бы я вам не доверял, коллеги, то говорить ничего бы не стал. Информация эта даже не секретная, а, знаете, из той категории, что именуется «extraordinary». Все дело в собеседнике. При обычных условиях у меня отсутствовали бы основания поверить («Казенный американизм», – машинально подумал Борщагин про строение фразы, всерьез заинтересованный рассказом). Но Клайв! Трудно найти человека, более далекого от розыгрыша и выдумки!
– Олаф, вы нагнетаете в нашем тесном кругу нездоровую атмосферу сенсации, – улыбнулся Циммерман. – Пора бы уже пояснить, в чем суть вопроса.
Юргенсон выпрямился, опять церемонно отложил трубку в сторону и взглянул на Борщагина:
– Вы, Александр, должны были об этом слышать. В последнее время ваши русские коллеги много писали
