событие. Оно ушло из нас. Оно не только невозможно, но и невероятно. Теперь мы созерцаем наше личное бедствие и всеобщую катастрофу как исключительно ужасные. Да, после столь долгой борьбы за становление человеку предстоит оказаться сожженным заживо, как пойманной в мышеловку мыши для развлечения безумца! Как в этом может заключаться какая-то красота?
Но не в этом состоит наше последнее слово, обращенное к тебе, житель прошлого. Потому что хотя мы и пали, все-таки еще есть в нас что-то такое, оставшееся от давно прошедших времен. Мы стали слепыми и слабыми; но именно осознание того, что мы вот такие, вынуждает нас к великой попытке. Те из нас, кто еще не совсем пал, объединяются в братство для взаимного укрепления, чтобы истинный человеческий дух мог поддерживаться немного дольше, пока семя не будет посеяно и смерть не станет угрожать человечеству. Мы пытаемся быть преданными друг другу, нашему общему предприятию и тому видению, которое больше уже не посетит нас. Мы посвящаем себя утешению всех бедствующих, кто, тем не менее, еще остался в живых. Мы посвящаем себя рассеиванию семян. И даем себе обещание сохранять дух живым и бодрым до самого конца. Время от времени мы встречаемся небольшими группами или многочисленными компаниями, чтобы ободрить себя взаимным присутствием. Иногда в этих случая мы можем лишь просто сидеть в тишине, набираясь утешения и сил. Иногда произнесенное слово проносится среди нас, проливая короткий свет, но слишком мало тепла в душу, что стынет в изнывающем от зноя мире.
Но среди нас есть один, переходящий с места на место и меняющий компанию за компанией человек, чей голос слышен постоянно. Он молод; он последний, родившийся среди Последних Людей – он был последним зачат перед тем, как мы узнали о нашем роковом конце и прекратили всякие зачатия. Будучи последним, он при этом еще и достойнейший. Не только мы так воспринимаем его, но и все его поколение полагается на его волю: он, самый молодой, отличается от остальных. В нем есть дух – казалось бы, всего лишь особая одухотворенность – дающий силу выстоять против вспышки солнечной энергии гораздо дольше, чем остальные из нас. Это похоже на то, будто само солнце затеняется яркостью его духа. Как будто наконец в нем и только лишь на один день исполнилось обетование человеку. Потому что хотя, подобно другим, он и страдает телом, но всегда он выше своего страдания. И хотя он больше, чем остальные из нас, чувствует страдания других, он выше какой-либо жалости. Его успокаивающее воздействие – как свежая добродушная шутка, способная заставить страдающего улыбнуться собственной боли. Когда этот самый молодой наш собрат вместе с нами в глубокой задумчивости созерцает наш умирающий мир и крушение всех человеческих устремлений, он не погружается, подобно нам, в смятение и страх, а спокоен. В присутствии такого спокойствия отчаяние переходит в умиротворенность. Его рассудительная речь, и даже один лишь звук его голоса, открывает наши глаза, а сердца загадочно наполняются ликованием. Тем не менее, часто слова его бывают крайне жестокими.
Давайте и закончим этот рассказ не моими, а его словами: «Велики звезды, а человек мал перед ними. Но человек – это яркий живой дух, порожденный звездой и звездой убиваемый. Он величественней, чем их яркие слепящие сонмы. Потому что, хотя у них и есть безмерное могущество, у него есть способность к успеху – небольшая, но вполне реальная. По-видимому, слишком скоро он придет к своему концу. Но когда он будет уничтожен, он не превратится в ничто, так, будто его никогда не было, потому что он навсегда останется красотой в вечной гармонии мироздания.
Человек был окрылен надеждой. Он имел в себе силы идти дальше, чем этот быстрый взлет, что вот-вот закончится. Он даже предполагал, что должен стать Украшением Всех Вещей, что должен научиться стать Всезнающим и Всевосхищающим. Вместо этого ему суждено быть уничтоженным. Он всего лишь неоперившийся птенец, захваченный лесным пожаром. Он очень мал, очень прост, очень слаб в понимании сущего. Его знания об огромной массе вещей не больше знаний птенца. Его восхищение – это восхищение птенца перед вещами, отзывчивыми к его собственной малой натуре. Он восторгается лишь пищей и призывным приглашением к ней. Музыка же сфер проносится над ним, проносится сквозь него, но остается неслышима им.
Однако она использует его. Вот и сейчас она использует гибель. Великим, ужасным и очень прекрасным предстает Единое; и для человека самое прекрасное – что оно должно воспользоваться им.
Но воспользуется ли оно им на самом деле? Действительно ли станет лучше красота Единого от нашей агонии? И так ли уж оно прекрасно на самом деле? И что такое красота? На всем пути своего существования человек стремился услышать музыку сфер, и ему иногда казалось, что он уловил несколько ее аккордов или даже смутный контур всей ее формы. Однако он никогда не мог быть уверен ни в том, что слышит именно ее, ни в том, можно ли вообще услышать столь совершенную музыку. Таким образом, несомненно: если она и существует, то явно не для него, из-за его малости и ничтожества.
Но одно очевидно. Человек и сам, по меньшей мере – это музыкальная бравурная тема, превращающая музыку в широчайший аккомпанемент, матрикс для бурь и для самих звезд. Человек сам в своем роде навечно остается красотой в вечном облике вещей. Большое счастье быть человеком. И поэтому мы должны идти вперед, с улыбкой в душе, умиротворенные и благодарные за прошлое и за нашу собственную смелость. Нам еще предстоит совершить нечто, достойное для финальных аккордов той недолгой музыкальной композиции, что есть человек».
1
Подробнее об этом и о разуме звезд см. «Создатель звезд». – Прим. ред.
