Алексей. Ну, скажем, меня убедил!
Саша. Спасибо. Это очень мило с вашей стороны.
Катя. Ну, будете вы обедать?
Саша. Ни обедать, ни каяться, ни бить лбом стенку, ни ходить на собрание — ничего этого я не буду!
Алексей. Ладно, так я буду...
Саша. Обедать или бить стенку?
Алексей. И то и другое... Вместо тебя...
Катя. Леш, ты серьезно?.
Алексей (зло). Нет, я шучу!
Катя. Но тебе, наверно, неудобно, как брату.
Алексей. Ничего... Помнишь, Кать, были стишки, до войны: «Товарищ Ворошилов, я быстро подрасту и встану вместо брата с винтовкой на посту!»
Саша. Пожалуйста... А лично я уеду. Уволюсь по собственному желанию, предупредив, как положено, администрацию за неделю.
Катя. Ты серьезно?
Саша. Нет, я шучу!... И поеду обратно в Якутию, в Мирный. Или, может, в Чурбай-Нуру. Туда, где романтика, и все такое, и руки примерзают к железу.
Алексей. А ну-ка давай обедать.
Катя. Уберите вашу игрушку. Я сюда поставлю.
В коридоре звонок. Слышны голоса Раймонды и Суворова.
Суворов (входя). Здравствуйте и до свидания!... Вдруг чего-то решил ехать. В девять двадцать пять проходит курьерский. Авось попаду? А?
Саша. С вашей красной книжечкой безусловно попадете. Депутатам вне очереди...
Суворов (насмешливо). Спасибо, а я не знал. Вот, оказывается, какая льгота...
Катя. Не обращайте на него внимания, он сегодня малохольный.
Суворов. Опять серьезно? Или уже мелочи?
Саша (небрежно). Мелочи... Роман «Тишина» не читал! (Уходит.)
Катя. Что-о?
Алексей. Ухайдакали парня. Черт те что, на ящиках, на разных коробках малюем бокал и пишем: «Осторожно! Не кантовать!», а друг друга вот именно кантуем...
Суворов. А что случилось?
Алексей. Да он полез тут против одной липы... То есть даже не одной, а вообще, в принципе... Ну и получил свое. А сейчас будет собрание... Заключительный аккорд.
Суворов. А конкретнее?
За стеной, видимо на кухне, адский грохот и звон, все кидаются к двери, оттуда появляется смущенный Саша.
Саша. Сервиз... Я нечаянно... Он плохо стоял...
Алексей. Давай! Чего уж там!..
Катя. Он все равно уже был неполный.
Алексей. Тогда тем более прекрасно! (Суворову.) Пусть вот он и расскажет вам конкретной
Саша. Да нет, не стоит...
Суворов. А вдруг я смогу помочь? Депутаты же вне очереди...
Саша. Не стоит... Будет как в пьесе какой-нибудь: под занавес приехал из Москвы большой начальник и все решил. Отрицательного заведующего снимут, положительного зама выдвинув. Неужели ж вы не понимаете, что дело не в «сняли-выдвинули»? Тут дело в идеях, в том, как вообще жить. Как вообще работать. В философии, я не знаю, в чем еще!
Суворов. Тогда, конечно... Где нам...
Саша. Не обижайтесь! Но, правда, это ни к чему.
Суворов. Ладно, не обижусь. Будь здоров! Счастливо, Катюша Ивановна. (Обнимает ее). И ты. (Обнимает Алексея, уходит.)
Алексей. Ей-богу, мало я тебя, дурака, порол!
Саша. Ничего, теперь это возьмет в свои руки коллектив... Дружная рабочая семья. (Алексею.) Чего ты смотришь? Пошли! Пофилософствуем еще раз.
Алексей. Пофилософствуем! (Оба уходят.)
Катя. Уж лучше б он не ходил... Он там им наговорит!
Входит Раймонда с двумя обломками чашек.
Раймонда. Посуда бьется — это к счастью!
Катя. Насчет счастья — не замечала. А к расходам — это точно...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Рабочее собрание. Может быть, в той же клубной комнате, может быть, в зале, во всяком случае — народу много, множество незнакомых лиц. Дело идет к концу. Среди сидящих — хотя и не вся аудитория, видна зрителю — Фархутдинов, Сурен, Красюк, Пашкин, Сухоруков, Саша, Алексей, девушка активистка, Чуканов, старый рабочий.
Фархутдинов. Товарищи! Повестка дня исчерпана. В прениях выступило одиннадцать товарищей. Есть предложение подвести черту.
Сурен (с места). Продолжать.
Красюк. Ну, хватит... про канаву эту! Выеденного яйца не стоит!
Голоса: Пускай говорят... Чего там... Ладно... Продолжать...
Пашкин. Дайте слово. Прошу слово!
Фархутдинов. Ну, пожалуйста, товарищи. Воля членов профсоюза — закон! Слово имеет товарищ Пашкин.
Пашкин. У меня не слово! У меня крик! Это ж убийство среди бела дня! Вот Малышеву спину перебили, Галанин сам в дерьмо окунулся. Из-за этой канавы. Значит, она стоит не выеденного яйца. Товарищи! Как раз я все знаю! Я же перед этим воскресником Як Палычу сказал: для чего копать? Экскаватором же можно? А он сказал: надо. А я сказал: раз обязательно надо, лучше уж что-нибудь другое, мусор убирать... А он сказал: ничего, и еще сказал: сойдет с горчичкой. Мусор — это, Пашкин, не так смотрится.
Чуканов. Ого!
Сухоруков. Черт знает что творится. Перевернул вдруг мои слова... Не знаю, с какой целью. Интересно бы узнать с какой? Может, ради дружбы!
Старый рабочий (Пашкину). Что ж ты раньше молчал?
Пашкин. Ну, не знаю... Как-то не мог против себя... Это ж мой такой хлеб — изображать что-нибудь такое, чего нету на самом деле. Вы же знаете...
Красюк. А может, ты и сейчас изображаешь... чего нету? (Кое-кто усмехается.)
Пашкин. Нет. Не изображаю. Честное слово... То есть вы можете мне не верить. Конечно. Потому что так оно вдруг осточертело...
Фархутдинов. Кто оно? Давай по существу.
Пашкин. Я по существу.
Голоса. Пусть говорит. Давай, Пашкин.
Пашкин. Ну, правда, что ж это одни будут люди и ходить вот так (поднимает голову). А я буду дерьмо, да? Я не буду дерьмо. Все.
Сухоруков. Из дерьма пулю не сделаешь.
Фархутдинов. Яков Павлович, тебе бы лучше ответить по существу.
Сухорукое. Что же отвечать? Он очередной раз лишь солжет — недорого возьмет, такое его занятие.
