В моей смерти винить президента... (сборник)

Дрожит спиной, словно плачет.

Молоток перестаёт стучать.

Мамонтов поднимается, обнаруживая на лице улыбку.

Встаёт, забирается на диван с ногами, снова смотрит на потолок.

МАМОНТОВ:

– Пятнадцать минут до Нового года! Ещё пятнадцать минут личного и всемирного кризиса.

Спрыгивает с дивана, идёт к столу, хватает ручку, начинает писать размашисто и небрежно.

МАМОНТОВ:

– Господин президент! Вы не знаете, почему сука Давыдова ходит за ним по пятам, а моя всё время норовит сбежать? Когда я говорю «сука», я имею в виду собаку женского пола. Да, мы брали с ним три года назад девочек-лабрадоров из одного помёта, так его девка – Дэйзи, сука, то есть, боится Давыдова даже из виду потерять, а моя... Моя Рэйчел, господин президент, сбежала вчера третий раз за год! Уж я бегал, искал её! Звал. Умолял вернуться, на коленях в лужах стоял! Да, стоял, потому что я люблю её, Рэйчел, как самого близкого человека люблю. Она единственное живое существо на свете, которое лижет мне лицо и приносит тапочки, когда я пьяный.

Перестаёт писать.

МАМОНТОВ:

– Когда я пьяный, мы едим с ней из одной миски, спим на одной подстилке, а утром вместе выходим гулять. Это сближает, господин президент, очень сближает. И вот вчера Рэйчел сбежала. Учуяла кобеля. Или кобель её учуял, я не знаю, как у них там всё происходит в области чувств. Моя маленькая девочка Рэйчел сбежала! Это ли не повод повеситься?!

Понимаете, я в один день остался без жены, без собаки, без дочери, без друга, без работы и без машины! Я без всего остался!

Вскакивает.

МАМОНТОВ:

– Вы понимаете, господин президент, что значит остаться нищим, без будущего, без перспектив и без надежды?! Вы понимаете, что значит остаться без верёвки и с такими вот высокими потолками?!! А Давыдову – всё! И тиражи! И собака! И моя жена! И... Чёртовы сантиметры... Как вы думаете, господин президент, может быть, в них всё дело?!

(Хватает бумагу, бормоча, читает написанное).

– «Вы не знаете, почему сука Давыдова ходит за ним по пятам, а моя всё время норовит сбежать? Когда я говорю «сука», я имею в виду...» Ужас.

(Рвёт бумагу, бросает под стол).

– Вот уж никогда не думал, что писать предсмертную записку так трудно.

(Хватает портрет жены, кричит ей в лицо).

– Никогда не думал, слышишь?!

(Вешает портрет на стену).

– Это даже трудней, чем повеситься! Хорошо, что до Нового года ещё целых пятнадцать минут.

Садится за стол. Берёт новый лист. Бормочет, задумчиво грызя ручку.

МАМОНТОВ:

– Господин президент, господин президент.... Господин президент, мне так много хочется вам сказать, что даже слов не хватает, несмотря на богатый журналистский опыт. Ну, не хватает мне слов!

Вот почему мне в сорок четыре года вдруг иногда хочется покататься на карусели?! Почему я люблю есть мороженое тайком, а машину водить по встречке со скоростью сто двадцать километров в час? Почему я стесняюсь красивых женщин, а некрасивых боюсь?! Почему я двадцать лет люблю только жену, и даже ради любопытства не подумал ей изменить, хотя любопытства всегда было навалом?! Вам не кажется, что во всём этом есть доля вашей вины, господин президент?!

Замолкает, быстро пишет, зачёркивает и снова пишет.

МАМОНТОВ:

– Нет, ну и что это?! «Господин президент, почему бы вам не разрешить кризис в отдельно взятой стране, вернув мне жену, дочь, собаку, машину и кредит банку?!»

(Рвёт бумагу и бросает её под стол, где уже гора белых обрывков).

– «Вернув мне жену!» Что он, волшебник, что ли?! Гарри Поттер, или кто у нас там главный по волшебству? Снежная королева? Дед Мороз?! Нет, господин президент, вы не Дед Мороз, не Гарри Потер и уж, тем более, не Снежная королева...

(Вскакивает и начинает ходить по комнате, грызя ручку и теребя удавку на шее) .

– Ну, а с другой стороны, какие ещё антикризисные меры можно предпринять, господин президент? Дать денег, вернуть жену и... убить Давыдова. Господин президент!

(Резко останавливается и молитвенно складывает на груди руки).

– Разрешите мне безнаказанно грохнуть популярного писателя-детективщика Никиту Давыдова! Буду искренне вам признателен! Может быть, тогда я даже воздержусь от самоубийства!

Хватает бумагу и что-то пишет. Комкает, бросает под стол.

МАМОНТОВ:

– Нет, нет, нет и нет! Всё не так, всё глупо, по-детски, шутовски, несерьёзно, а ведь я хочу, чтобы моя записка душу драла, сердце рвала... Чтобы слёзы сдавили горло и от сострадания стало трудно дышать! Чтобы мою записку опубликовали во всех газетах, чтобы её читали с телеэкранов, чтобы она стала хитом, бестселлером, чтобы Давыдовские детективы по сравнению с ней показались пресными, неинтересными и надуманными. Весь мир должен рыдать над моей запиской! Мне должны сочувствовать старики, дети, молодые девушки, зрелые женщины, банкиры, бомжи, собаки и... моя собственная жена. Господин президент, как вы думаете, жёнам знакомо такое чувство, как сострадание?

Комкает сразу несколько чистых листов и бросает под стол.

МАМОНТОВ:

– Через пятнадцать минут Новый год, господин президент, а у меня даже шампанского нет!

Берёт бутылку шампанского, открывает пробку и переворачивает бутылку, показывая, что она пустая.

МАМОНТОВ:

– А знаете, почему?!

(Хватаясь за голову, пробегает дистанцию от стола до стены и обратно).

– Потому что газета закрылась! Меня уволили! Денег нет! Собака сбежала! Жена и дочь тоже! Машина на свалке! А Давыдов пишет очередное говно, за которое ему заплатят сто моих бывших зарплат! Вот