ботинка ханыги брызнул.
Лишь только заметили работнички мужика, невесть откуда взявшегося, лишь только обрез увидали, лишь только выстрел услышали – инструменты под помост побросали – и к забору.
Огромный мужик, свирепый и страшный, как волкодав, с цепи сорвавшийся. И ружье у него настоящее, и стреляет он вроде бы метко… Стоят работнички у забора бетонного, зубами дробь мелкую выстукивают.
Передернул Зарубин затвор.
– Та-ак, – говорит, то на одного, то на другого обрез наводя. – Завалил бы я вас теперь обоих, да только природная доброта не позволяет. Даю вам шанс исправиться. А заодно и шанс выжить. Сейчас один из вас быстро-быстро залезет в кузов «Урала» и развернет подъемник. А другой быстро-быстро поможет загрузить это надгробье в грузовик. На все про все – десять минут. Время пошло…
И откуда только у ханыг силы взялись?
Быстро ханыги управились, быстро надгробье в грузовик погрузили. Стоят у подножки «Урала», с ноги на ногу переминаются, новых приказов ждут.
– Цемент и песок в вашей конторе есть? Газосварка, лопаты, лом, мастерки… Корыто, где раствор разводить? Доски для опалубки?
– Вон, под навесом.
– Все в кузов грузите. Сейчас на Дмитровское кладбище едем. Работка для вас есть…
Минут через десять уселся Зарубин за руль «Урала». Ханыг рядом с собой посадил.
Взревел двигатель «Урала» простуженным зверем. И, разрезая слепыми конусами фар ночную мглу, в сторону Дмитровского кладбища помчался…
9
Стоит огромный «Урал» посередине ночного кладбища, фарами-прожекторами меж облетевших деревьев кресты да надгробья освещает. Трудятся ханыги, Иваном в заложники взятые, в поте лица трудятся. Скрипит подъемник, на кузове установленный. Клацает мастерок о край ведерка, раствор перемешивая. Сыплет газосварка синими искрами – да такими яркими, что, окажись тут человек посторонний, всей подоплеки не знающий, наверняка подумает: небось черти хвостатые на поверхность земную вылезли, какую-то адскую электросковородку испытывают..
Установили наконец работнички памятник. Лучше прежнего теперь могила родительская: и ограда в порядок приведена, и калитка открывается-закрывается, да и стела надмогильная вроде бы кажется выше, чем раньше.
Посадил Зарубин ханыг в машину, в далекий лесок завез, а сам в город покатил. Если точнее – на Климовку. На ту самую Климовку, которую у нас чаще всего «дагестанской слободкой» называют…
Глава 8
1
Человек, на поджог решившийся, о трех вещах помнить обязан.
Во-первых, никаких свидетелей быть не должно. Ни тайных, ни явных. Заприметят прохожие человека с канистрой – советы начнут давать, спички в руки совать. А потом еще и заложат. Как пить дать.
Во-вторых, нельзя оставлять за собой никаких очевидных следов. Но все-таки лучше – оставить-таки после себя след.
Ложный только. Так поджигать надобно, чтобы владельцы объекта горящего, сразу о неисправной проводке или о взрыве газового баллона подумав, версии своей никогда не меняли.
А в-третьих, следует загодя позаботиться о путях для отступления. Плеснул керосином, спичку горящую бросил – и в кусты. Пока ветер пламя раздует, пока зарево на полнеба разгорится – поджигатель в другом конце города быть обязан!
Обо всем этом Зарубин, конечно же, знает. Но не потому знает, что приходилось ему уже поджоги устраивать. Просто умен он и рассудителен.
Понимает Зарубин: всякое важное дело подготовку любит. И чем тщательнее подготовка, чем подробнее план действий, тем больше шансов на успех.
Именно потому он «Урал» дагестанский не на Климовке бросил, где поджог сотворить собирается, а в центре, недалеко от железнодорожного вокзала. Оно-то понятно – каменотесы-ханыги, к утру до Климовки добравшись, обязательно к «черным» своим хозяевам ломанутся: так, мол, и так, трудились мы в поте лица над памятником красного гранита, но ворвался во двор вашей фирмы какой-то человек с ружьем, в заложники нас взял, надгробье велел в грузовик погрузить – и на кладбище.
Под угрозой смертоубийства пришлось на место поставить…
Потом в лес нас завез, плутали мы, плутали, насилу из чащи вышли. Куда человек с ружьем дальше поехал, нам неведомо. А «Урал», у вокзала брошенный, должен кавказцев на естественную мысль навести: сделал этот Зарубин все дела в городе, сел на поезд и укатил в неизвестном направлении.
Иван, грузовик на вокзале оставив, даже на всякий случай билетик купил на московский проходящий, даже толстой кассирше глазки построил, чтобы запомнила она его хорошенько…
Предусмотрителен он, понимает: железнодорожные билеты в России только по паспорту продаются, и анкетные данные пассажиров в особой графе фиксируются. Бросятся ментовские опера на вокзал, поднимут бумаги, посмотрят, кто из города сегодняшней ночью уезжал, – ага, был тут один такой, до столицы билет приобрел. А кассирша Марьиванна портрет пассажира по ориентировке обязательно опознает. Пока проводницу нужного вагона найдут, пока допросят – вот время-то и пройдет.
Правда, «черные», памятника зарубинского во дворе не обнаружив, обязательно на Ивана подумают. Ну и пусть себе думают. Пусть даже ханыги, к утру на Климовку возратясь, Булату о своих ночных приключениях доложат. Ведь могло и такое случиться: напряг Зарубин ханыг, заставил надгробье на место прежнее водрузить, сел за руль – и сразу же на вокзал помчался. А то, что после отъезда его в «Ритуале» приключилось, – случайность чистой воды.
Идет Иван тропинкой окольной, в тьму ночную всматривается. Идет он и думает: хорошо, что сегодня дождя проливного нет! Вот уж офис дагестанский ярким пламенем запылает!
2
Быстротечны дни в городской богадельне. Пролетают те дни крупными каплями ливня по оконному стеклу. Подъем, завтрак, процедуры, прогулка, обед, еще одна прогулка, ужин – и вновь сон. Оглянуться не успеешь, вот и ночь катит в глаза. Темнота подступает.
А вот ночи в богадельне бесконечно длинны. Бубнят те ночи нескончаемым осенним дождиком по железной крыше, нехорошие вещи на ухо нашептывают. Не спится ночью. Ворочаешься с боку на бок, думаешь о жизни прожитой, сравниваешь, сопоставляешь, вспоминаешь…
Лежит старенький учитель Василий Захарович Щедрин на казенной железной кровати, руки за голову заложив, в потолок смотрит. Не спится ему. Думы одолевают.
Взглянул Василий Захарович на часы – без четверти три.
Опять ночь бессонная… Ничего, днем отоспится. Руку протянул, сигареты на прикроватной тумбочке
