– Слушай, – говорит Людка, – а прикольная фамилия! Если честно, я Петровой запарилась быть. Этих Петровых как собак нерезаных, а Пендрюковской я одна буду!
– Значит, согласна?
– Что?!
– Ну… это… пойти…
– Куда?
– Ну куда бабы ходят?
– По—разному бывает. Случается, что и на три буквы женщин посылают.
– Тьфу! Не дай бог тебе, Людка… Всех убью!
– Да кого убивать—то? За что?!!
– Людка! Не путай меня. Я ведь в загс тебя зову. Типа замуж.
– Ты?!
– Я.
– В загс?!
– Ну да. Только не смей говорить, что не согласна.
Тут мама зашла с веником и каким—то другим портретом в руке.
– Мам, – хвастливо говорит Люська, – а Пендрюковский меня замуж позвал!
– Кто это? – удивилась мама.
– Как кто? Витька! Бойфренд наш!
– Ой, какая неудачная фамилия, – покачала головой мама. – Неужели ты готова стать Пендрюковской?
– Мам, а я выиграла!
– Неужели готова?
– Мам, серёжки мои!
Тань Ивановна портрет аккуратно на кровать положила, веник в угол поставила, вздохнула тяжело, серьги золотые из ушей вынула и Людке отдала.
Чувствую я, пацаны, что они меня за полного идиота держат. При чём тут серёжки? Почему Людка выиграла? Да и фамилия у меня не очень…
Стал я к двери отползать.
– Ладно, – говорю, – поехал я домой, раз я вам так неприятен.
А они в меня с двух сторон как вцепятся, как закричат наперебой:
– Стой! Ты нам сильно приятен!
Мама Людку оттеснила, на руке у меня повисла.
– Поспорили мы, позовёшь ты Людку замуж, или нет! Я серёжки свои поставила на то, что ни в жизнь не позовёшь, а Людка фен свой новый на то, что позовёшь как миленький. Ну что в этом споре плохого? Людка, ты ведь согласна Пендрюковской стать? Согласна ведь?!
– А три дня подумать? – заупрямилась Людка.
– А чего тут думать—то? – заорала мама. – Ты посмотри какой он бой и обрати внимание, насколько френд! Работящий, не гулящий и пьющий только то, на чём написано, что пить можно! А фамилия—то, фамилия! Фиг с кем спутаешь!!
– Ну мама! Ну что ж ты поломаться—то не даёшь?
– Ой, доломаешься…
Стою я, пацаны, и понимаю, что к самому ответственному в своей жизни шагу, отношения вроде как не имею. Всё вроде как предрешено было, наперёд проспорено, подстроено, и портреты загодя заготовлены.
– Людка, – говорю, – считаю до трёх. Если на счёт три ты не согласишься…
Догадайтесь с трёх раз, согласилась ли Людка.
Согласилась, но три дня думала. И условие поставила – букву «р» из фамилии моей убрать. Лучше не стало, зато короче.
Да здравствует, гражданский… Вы не представляете, как погано быть всего лишь бойфрендом, когда твоя женщина пытается присобачить на стенку портрет своего бывшего мужа. Пусть даже и скончавшегося в страшных муках от не по назначению употреблённой жидкости. Очень неприятное чувство.
Поэтому я хоть и за гражданский, великий и всемогущий брак, но свадьбу сыграл. С лимузином, белым платьем, фатой, криками «Горько!» и прочими мещанскими радостями. И теперь мой паспорт безнадёжно испорчен печатью. Я три раза на дню в документ заглядываю, проверяю – не поистёрся ли штамп, не поблек ли, и не напутали ли в нём чего.
А портретов я своих наделал дюжину. В рамки вставил. На стены навесил, на полках расставил. Чтобы Людка мою физиономию на каждом шагу видела, пока я на работе. А один портрет тёще отдал, чтоб Петьку—покойника не вздумала на стену повесить.
Короче, пацаны, да здравствует гражданский брак! Это такой брак, когда гражданин и гражданка живут в любви и согласии долго и счастливо, носят одну фамилию, а в документе у них написано, что они муж и жена. Хорошо бы ещё в паспорт фото супруга клеить, – и наглядно, и красиво. Потому что не знаю как вам, пацаны, а мне со штампом спокойней – и за себя, и за Людку, и за петухов наших на одеяле.
Взятка
Мамаша попалась на редкость непонятливая!
Владлен Петрович Косоротов в сотый раз объяснял ей, что школа эта специализированная, элитная, да и не школа вовсе – гимназия! – и мест тут отродясь не бывает даже в начале учебного года, чего уж говорить о второй четверти…
Нет, ну разве что в исключительном случае, учитывая чрезвычайные обстоятельства, в которые попала её девочка, и если мама вникнет и поймёт проблемы гимназии – протекающую крышу, подгнивающий подвал, старый линолеум в коридорах… Тогда, тогда он поговорит в роно и, – может быть! – место для сознательной родительницы выделят в четвёртом «г» или «в» классе.
Он в сотый раз повторил эту бодягу.
Владлен Петрович весь взмок и устал выражаться иносказательно, но мамаша сидела напротив него, хлопала круглыми бесцветными глазами и твердила, молитвенно сложив руки:
– Возьмите мою девочку Олечку, возьмите, возьмите, она умница, отличница, у неё всё-всё получится, и математика, и английский, и французский, и старославянский ваш, будь он неладен! Она слабенькая, я у лейкемии её еле отбила! Ей далеко в школу ездить нельзя – не дай бог на остановке простудится! А до вашей школы три минуты ходьбы от нашего дома, возьмите!
Владлен Петрович вздохнул, закатил глаза и снова терпеливо всё повторил: что это элитная гимназия, что мест тут отродясь не бывает даже в начале учебного года, но если вникнуть в проблему и …
– Но это же школа! – вскочив, закричала вдруг блёклая мамаша. – Обычная муниципальная школа! Да я сама тут училась! И преподают тут всё те же учителя – Клавдия Максимовна, Ирина Анатольевна, Лидия Анисимовна и старый Алексей Петрович, которому на пенсию пора было, когда я в восьмом классе училась!! Они что за эти годы Оксфорд закончили? А Алексей Петрович что, в Кембридже подучился?! С чего ради образование здесь стало считаться элитным?! Ну ввели вы этот старославянский, будь он неладен, так Олечка его быстро выучит и всех в классе нагонит! Она два года на больничной койке училась, так далеко вперёд по всем предметам ушла! Ну почему я могла учиться по месту жительства, а мой ребёнок, только что оправившийся от тяжёлой болезни, должен ездить в мороз на автобусе с риском простудиться? Только потому, что вы, видите ли, ввели старославянский язык и назвались гимназией?! Поэтому, да?!!!
Мамаша плюхнулась тяжело на стул и заморгала вмиг покрасневшими веками. Из бесцветных глаз полились бесцветные слёзы, которые она начала утирать тоненькими, детскими пальчиками.
Мамаши не раз плакали в этом кабинете, поэтому Владлен Петрович слезами не впечатлился. Он давно бы послал недогадливую мамашу, но на одном из пальцев, которыми она утирала слёзы, блестело колечко, стоившее, как намётанным глазом определил Владлен Петрович, не одну сотню долларов. А значит… Значит, не всё спустила мамаша на лекарства для девочки Олечки.
Владлену Петровичу для счастья не хватало каких-то там тридцати тысяч рублей.
Счастье стояло в автосалоне и называлось «Жигули» пятнадцатой модели. Оно было цвета «баклажан». В одной крутой конторе, где работал папа ученика, которому была обещана золотая медаль, Владлену
