– Танечка, я освобожусь… – Сазонов взглянул на часы, – минут через сорок. У меня очень важный телефонный разговор.
Томимая неопределенностью и снедаемая сомнениями, она отправилась к себе, невольно прислушиваясь к Лехиному баритону. Слух девушки различил лишь его первую фразу:
– …да, это опять я, менеджер по озеленению…
Леша не появился ни через сорок минут, ни через час, и в какой-то момент Таня уже начала его тихо ненавидеть. Свое появление он обозначил лишь незадолго до полуночи, когда девушка уже отчаялась его дождаться…
Поджав ноги, она напряженно сидела перед включенным телевизором. Транслировался концерт какого-то очередного эстрадного педераста. Гомосексуальные завывания пронизывали до мурашек, и даже заснувший Тасик нервно замяукал за стенкой.
– К сожалению, я отношусь к сексуальным меньшинствам, – прокомментировал Жулик и, поймав вопросительный взгляд, пояснил: – В отличие от многих, мне нравятся женщины… Если ты не против, я бы посмотрел и послушал что-нибудь другое.
Пощелкав по каналам, он остановился на видеожурнале «Плейбоя».
– Так о чем ты хотела со мной поговорить? – заинтересованно спросил Леха.
Таня выглядела очень смущенной. Она и сама не знала, с чего начать разговор – ведь просьба «о совете», который она якобы хотела попросить, была лишь неуклюжим поводом для встречи…
Проницательный Жулик сразу переменил тему и как-то незаметно взял инициативу беседы в свои руки. Он шутил, рассказывал смешные истории о своих старых аферах, и девушка быстро ощутила себя в тисках его воли… Глядя на рассказчика, Таня искренне поражалась: неужели особо опасный рецидивист, разыскиваемый милицией, может вести себя столь спокойно и непринужденно? В его интонациях не было ни капли бравады: лишь радостная раскованность человека, доплывшего до берега с затонувшего корабля. Чего опасаться, о чем жалеть, если под ногами вновь твердь земная, а впереди – новое неизведанное путешествие?
Все это восхищало, поражало воображение и даже немножко пугало. Жулик определенно казался существом высшего порядка.
– Леша, а можно тебя о чем-то спросить? – наконец не выдержала девушка.
– О чем угодно.
– Я тебе… нравлюсь? – с наивным кокетством спросила она и покраснела.
– Не то слово… – улыбнулся Сазонов, и в глазах его загорелись холодные охотничьи огоньки.
В небольшом болотце под окнами сладострастно квакали лягушки. Кружева Таниного бюстгальтера завлекательно просвечивались из выреза халата. Плейбоевские барышни в телевизоре самозабвенно ласкали себе эрогенные зоны.
Леха подсел на кровать. Его рука коснулась ее пальцев, и пальцы эти, тонкие и теплые, невольно сжались…
…В половине третьего ночи Пиля вышла покурить на кухню. В комнате Голенковой было темно, но обостренный слух Риты различил интимный Лехин шепот и ответный девичий шепоток.
– Нет, ну какой пацан, а? – восхищенно пробормотала блатнючка, усаживаясь с «беломориной» на кухне. – Жаль все-таки, что меня мужики не интересуют…
Пошел шестой день с момента исчезновения Тани. Все это время Эдуард Иванович прожил в напряженном ожидании звонка. В какой-то момент бывший опер с удивлением поймал себя на мысли, что ему уже все равно, кто будет звонить: сама дочь или мерзавец Сазонов, в лапы которого попала его девочка. Лишь бы с Танечкой было все хорошо!
По логике вещей, Жулик должен был позвонить обязательно, чтобы назвать условия освобождения заложницы. У человека в его положении не было иного выхода. Но этот негодяй грамотно тянул время, взвинчивая отцовские нервы до последнего градуса. Укладываясь спать, Эдик пристраивал на прикроватной тумбочке телефон и долго, не мигая, смотрел на его глянцевую плоскость, словно гипнотизируя. Но звонков не было…
Два дня назад Голенков отнес заявление в ментуру. Естественно, о душевной беседе с Цацей в Ульяновке он не распространялся – в этом случае пришлось бы рассказывать и о многом другом. Несчастного родителя выслушали, сочувственно покивали и, приняв заявление, обнадежили: мол, найдется ваша дочь, дело молодое, загуляла, наверное. А мы, в свою очередь, тоже будем искать. По тону, каким были сказаны эти слова, бывший оперативник понял: искать Таню никто не будет.
Тоска пригнула Эдика, кручина черная. Его не радовало ни замечательное по красоте двойное убийство Коробейника и Наташи, ни то, что стрелки в этом убийстве вновь сошлись на Сазонове, ни даже прямые последствия событий у «Ракушки» – возвращение к нему вьетнамских сокровищ…
Два чувства владели теперь Голенковым: страх за любимую дочь и лютая ненависть к Жулику.
Желание поскорей завалить Ермошину и стало итогом этих душевных терзаний. Конечно, Эдуард Иванович понимал: обвинений, висящих теперь на Сазонове, вполне достаточно для пожизненного заключения. Убийство Мандавошки по большому счету было излишним. Но агрессивная энергия, кипевшая в бывшем менте, не находила иного выхода, и запах близкой крови оказывал на него наркотическое действие. Да и Ермошина, как всякое низкоорганизованное существо, была склонна к болтливости…
…Эдик отлично запомнил телефонный звонок, прорезавший опустевшую квартиру в половине девятого вечера. Схватив трубку, он выдохнул с надеждой:
– Слушаю!..
– Папик? Привет! – плеснул в ухо голос Лиды. – Как дела? Танька не появлялась?
– Нет, – чуть помедлив, ответил Голенков. – А что? Есть какие-то сведения?
– Пока нет… Слушай, у меня к тебе базар на миллион баксов!
– Что за базар?
– Вот встретимся – тогда и узнаешь.
Эдик мельком взглянул в окно. С самого обеда зарядил нудный мелкий дождик, который к вечеру лишь усилился. Редкие прохожие под мокрыми зонтиками перепрыгивали через темные пузырящиеся лужи.
– Где и когда ты хочешь со мной встретиться?
Ермошина промолчала, что-то негромко шоркало в трубке, будто мыши скребли где-то под землей провода.
– Подскочи-ка к моему дому, – наконец ответила Лида. – Только на тачке и без собаки. Съездим куда- нибудь, посидим… Не на улице же в такую погоду базарить!
Положив трубку, Эдик мрачно заулыбался – жертва сама шла к нему в руки. Дождливый сумеречный вечер гарантировал отсутствие случайных свидетелей. «Макаров», от которого принял смерть Зацаренный и из которого предполагалось вальнуть Мандавошку, гарантировал, в свою очередь, что и это убийство будет записано в актив Жулика. Ведь заява беременной девки о «телефонных угрозах Сазонова» уже лежала в Заводском райотделе…
Спустя десять минут белый «Опель»-пикап медленно въезжал под арку дома с «Рюмочной» на первом этаже. Грязные брызги из-под колес распахивались в лучах фар радужным веером.
Мандавошка уже стояла под козырьком своего подъезда. Юркнув в салон, она сложила руки на выпирающем животе и взглянула на Эдика чуть затравленно.
– Что случилось? – мягко спросил тот, глядя на девушку, как на забавное прыгающее насекомое. – Куда поедем? Почему ты такая бледная?
– Послушай… – Нервно закурив, малолетка опустила стекло дверцы. – Я ведь уже на восьмом месяце. В любой момент разродиться могу. Ты меня из роддома сможешь забрать?
– Смогу… И ты позвонила мне, чтобы об этом попросить? – вежливо уточнил Эдик; он прекрасно понимал, что Мандавошка темнит, недоговаривает, но не спешил с расспросами.
Лида помолчала и тяжело, словно языком камни ворочала, произнесла:
– Давай посидим где-нибудь.
– Хорошо, – легко согласился Голенков, прикидывая, чего же в действительности хочет от него эта дура. – Может, в «Золотом драконе»?
Ермошина молчала понуро, жадно затягиваясь сигаретой. В неразличимой листве слитно щелкал дождь. Эдик напряженно улыбнулся.
