обоснованными. Мне как наркому наибольшие затруднения доставляли случаи, когда приходилось просить разрешения на дополнительную эмиссию — выпуск в обращение повой порции денежных знаков. Признаюсь, что нередко я чувствовал себя в такие минуты неважно. В ЦК ВКП(б) принимали предложения о новой эмиссии очень неохотно, а уж если принимали, то всегда требовали, чтобы одновременно были представлены предложения по обеспечению возврата выпускаемых денег, когда эмиссия не обусловливалась экономической необходимостью.
Экономическая целесообразность
Существует латинская пословица «Cui prеdest?» («Кому выгодно?»). Этот вопрос задают, когда хотят разобраться в запутанном деле, выяснить побудительные мотивы действий, понять, во имя чего совершаются поступки. Словом, надо смотреть в корень.
Очень часто сей корень определяется политической борьбой или экономическим моментом. Выяснишь, кому выгодно происходящее, и сразу многое становится на свое место. Профессия финансиста такова, что здесь прибегать к латинской пословице приходится, пожалуй, значительно чаще, чем в любой другой отрасли. Коль скоро мы являемся не «финансистами» вообще, а работниками именно советской финансовой системы, для нас экономически целесообразной будет только такая постановка вопроса, при которой может получить выгоду Советское государство. Это первая заповедь для всякого, кто приходит в финансовое ведомство СССР. Вот почему все, что делалось в годы существенного переустройства нашего наркомата и пересмотра его деятельности, следует преломлять через призму экономической целесообразности в рамках социалистического общества. То, что успешно прошло проверку временем и самой жизнью, пусть уцелеет и получит положительную оценку. Непригодное должно быть расценено историей отрицательно. Необходимо учесть также, что мы исходили не из чисто теоретической посылки: нас подстегивали еще и конкретные цифры. Так, XVIII съезд партии наметил довести товарооборот до 206 миллиардов рублей, зарплату повысить в среднем на 37 процентов, израсходовать на социальное страхование в третьей пятилетке более 40 миллиардов рублей и т. д.
Кому же в первую очередь думать о путях обеспечения этих показателей, как не Наркомату финансов СССР?
По-прежнему многое зависело от кадров. Потребность в финансовых работниках беспрестанно росла. Московский финансово-экономический институт в 1934 году влился в Ленинградский. В 1939 году нашу систему пополняли специалистами высокой квалификации семь высших учебных заведений: ФЭИ в Ленинграде, Казани, Ростове-на-Дону, Иркутске, Харькове, Ташкенте и Всесоюзный заочный ФЭИ в Москве. Кроме того, Ленинградский педагогический ФЭИ готовил преподавателей соответствующих дисциплин для финансовых техникумов и, отчасти, для самих же институтов. Конечно, не все закончившие вузы блистали деловыми качествами. В большинстве случаев это объяснялось непродолжительностью трудового стажа. Так, осенью 1939 года из 104 тысяч сотрудников финорганов (если не считать сберкасс, Госстраха и банков долгосрочных вложений) свыше 50 тысяч имели только годовой стаж работы по специальности. Приходилось выдвигать способную молодежь и в центре, и на местах. Например, в нашем наркомате начальником отдела по финансированию черной, цветной металлургии и химической промышленности выдвинули секретаря комсомольской организации НКФ т. Шермана; начальником отдела финансирования топливной промышленности — молодую специалистку т. Лосеву.
Благодаря активным действиям партийных и комсомольских организаций новому пополнению удалось быстро разместить Государственный заем третьей пятилетки. В 1937 году подписка на заем последнего года второй пятилетки заняла два с половиной месяца, в 1938 году подписка на заем первого года следующей пятилетки была проведена за полтора месяца, а в 1939 году очередная подписка — за 20 дней. «Да не все ли равно?» — спросит неискушенный в том читатель. Далеко не все равно! Чем скорее пускаются в оборот денежные суммы, тем больший путь пройдут они через счета организаций, учреждений, предприятий, через руки частных лиц и тем больший доход успеют они принести государству. Добавлю к тому же, что подписная сумма в 1939 году па 29 процентов превосходила сумму 1938 года.
Приведу несколько примеров того, как решались различные вопросы именно с позиции экономической целесообразности.
С 1 января 1939 года был изменен существовавший с 1934 года порядок взимания культсбора. Теперь он вносился тремя категориями плательщиков в разные сроки с февраля по апрель. Это позволило своевременно исчислять доход, которым могло здесь располагать государство.
Жизнь свидетельствовала, что к концу каждого месяца население усиливает закупки товаров. Несомненно, это, как правило, связано со сроками выдачи зарплаты. Поступления в казну с торгового оборота нарастали соответственно к тем же срокам. Нельзя ли воспользоваться этим и убыстрить отчисления, ибо время — деньги? Конечно, можно. И наркомат тотчас реагирует введением особой инструкции о порядке обложения налогом с оборота, скажем, товаров в системе Ювелирторга; с апреля 1939 года он взимался в четыре срока: за первую декаду каждого месяца, за вторую декаду, за семь дней третьей декады и, наконец, за оставшиеся три-четыре дня последней декады.
К 1939 году только 0,5 процента крестьян оставались единоличниками. В этих условиях обложение жителей деревни сельскохозяйственным налогом по твердым ставкам потеряло смысл. И во изменение закона 1934 года было введено обложение в зависимости от размера доходов, с прогрессивной процентной накидкой. В подготовке и проведении всех мероприятий участвовал весь центральный аппарат наркомата.
Весьма активно действовали начальник управления налогов и сборов Г. Марьяхин, начальник управления государственных доходов М. Азарх и его заместитель К. Шелатуркин, заместитель начальника бюджетного управления Н. Оболенский, начальник отдела бухгалтерского учета и отчетности А. Маргулис.
В чем гарантия успеха мероприятий? Прежде всего, в людях. В конце концов 11 декабря 1939 года был утвержден порядок, по которому вводился персональный учет работников финорганов и устанавливалась учетная номенклатура. Внутри центрального аппарата в номенклатуру № 1 были включены помимо руководства управлений и отделов все ревизоры, консультанты, экономисты, инспектора, юрисконсульты, методисты, старшие бухгалтеры. Никто теперь без ведома наркома не имел права уволить любого из этих работников.
Но, конечно, не каждое явление могли мы охватить инструкцией или заранее намеченным порядком действий. Жизнь постоянно вносила свои коррективы. Казалось бы, какие пережитки, допустим, нэпманских времен сыщутся в деятельности финансового ведомства социалистической страны? Однако наступили 1939–1940 годы. СССР укреплял свои западные границы. Увеличилось число наших союзных республик. Появились Эстонская, Латвийская, Литовская и Молдавская ССР; с советскими Украиной и Белоруссией воссоединились западные области. А на новых территориях функционировала масса мелких и даже средних хозяйчиков. Что же нам, проходить мимо и делать вид, что Наркомата финансов и государственного бюджета это не касается? В 1940 году появляется на свет инструкция о порядке взимания промыслового налога с частных предприятий и промыслов, находившихся на новых территориях. А если бы наркомат не проявлял должной оперативности и не старался поспевать в ногу с текущими событиями, грош была бы нам цена в базарный день!
Не нужно думать, что только наше учреждение следило за экономической целесообразностью методов социалистического строительства. Еще одним оком партии, смотревшим в этом же направлении, был Народный комиссариат государственного контроля, созданный в 1940 году. Наркомом назначили Л. 3. Мехлиса. О нем стоило бы сказать особо. Это была довольно противоречивая фигура — человек абсолютной личной честности, притом не подходивший под однозначную характеристику и сочетавший в себе как положительные, так и весьма отрицательные черты. Мне часто приходилось встречаться с Мехлисом. Ведь обнаруживаемые Госконтролем материальные злоупотребления подлежали стоимостной оценке. Поэтому из Наркомата госконтроля в наш попадало достаточное количество служебных бумаг. Кроме того, Мехлис
