Непростительная оплошность, за которую поплатился Борис, была главной причиной трагедии в Дубравнике.
Но эта тень исчезла так же натурально, как и появилась, и ее серые глаза смотрели опять ясно и твердо.
Хотя сознание недавней и тяжелой утраты не оставляло ее ни на минуту, но невозможно было предположить, чтобы ее внешнее спокойствие было только маской. Каждый звук ее голоса, каждая черта ее красивого лица дышали такой искренностью, что даже ее стоицизм* должен был быть естественным, а не напускным. Это было тоже результатом давно приобретенной привычки. В мире, в котором жила Зина, всегда из трех человек у одного, по крайней мере, сердце разрывалось на части вследствие таких несчастий. Жизнь сделалась бы невозможной и их работа прекратилась бы окончательно, если бы они не владели своими нервами.
* Стоицизм - твердость, стойкость в жизненных несчастьях и испытаниях.
Зина не была в разговорчивом настроении в этот вечер, но она принимала участие в беседе с той же простотой и естественностью, с какой она исполняла обычные обязанности повседневной жизни. Она поддержала Андрея, когда он постарался дать хозяину более правильное понятие о жизни нелегального, и смеялась, когда Жорж взялся доказывать, что в России только нелегальные и пользуются - иногда по крайней мере - полным покровительством законов.
- Возьмите себя, например, - обратился он к Репину. - Уверены ли вы, что сегодня же ночью полиция не заберется к вам в дом? Вы прогнали проворовавшегося конторщика, и он может отомстить вам, обвинив вас в укрывательстве террористов; вы что-нибудь сказали против правительства, и об этом донесли в Третье отделение; вы много лет тому назад написали что-нибудь в том же роде приятелю, которого теперь арестовали и у которого нашли ваше письмо. Разве всего этого за вами не водилось?
Репин повинился в своих проступках.
- В таком случае с вашей стороны безрассудно спать спокойно, - продолжал Жорж, - потому что вас могут арестовать сегодня же ночью, а завтра вы уже очутитесь на дороге в Архангельск или в другое, более отдаленное и неудобное место.
Адвокат с улыбкой ответил, что он надеется, что ничего подобного с ним не случится, но что, конечно, поручиться нельзя.
- А мы можем! - воскликнул Жорж с шутливым торжеством. - Все наши грехи смываются, когда мы бросаем в огонь наши старые паспорта и являемся с новыми. Если только паспорт хорош и держать ухо востро, то можно жить припеваючи. Я скоро буду праздновать четвертую годовщину моей нелегальной жизни.
- Ты, значит, прожил двойной срок за счет кого-нибудь другого, - сказал Андрей. - Рассчитано, что нелегальные живут средним числом не больше двух лет.
- Можно три протянуть, если не лениться менять паспорта, - заметил Жорж больше для собственного назидания, потому что никто не расслышал его глубокомысленного замечания.
Позвали к чаю, и все поднялись и прошли в столовую.
- Зинаида Петровна, - сказал Репин, - мне нужно кое о чем спросить вас. Подождите минуту. Таня, - прибавил он, - пришли нам чаю сюда.
Он хотел узнать все подробности о положении дела ее мужа и спросить, не может ли он быть чем- нибудь полезен.
Зина догадывалась, о чем он думает. Ей нечего было сообщить Репину о своем деле - оно не двигалось с места, но ей хотелось потолковать с адвокатом наедине. Нужно было заняться делом сестер Поливановых. Их согласны были выпустить на поруки после двух лет тюремного заключения, так как не было никаких доказательств их вины. Необходимо было тотчас же найти двух хороших поручителей, потому что девушки, как сообщали, очень слабого здоровья. Зина надеялась, что Репин возьмет на себя ручательство за одну и постарается найти поручителя для другой. Кроме того, она хотела спросить его, нельзя ли разузнать у прокурора, что сталось с осужденными в последнем политическом процессе. Их отправили неизвестно куда.
Из столовой доносились веселые голоса и смех молодежи. Жорж заспорил с Криволуцким о любимом предмете профессора, утверждавшего, что, пока вся масса русского крестьянства не превратится в пролетариат, подвластный игу капиталистов, до тех пор нет надежды на рабочее движение в России.
Жорж вел спор, а остальные двое слушали: Таня - с сосредоточенным вниманием новичка, стараясь вникнуть в глубокомысленные разглагольствования профессора; Андрей - с любопытством, наблюдая этот новый тип ученого доктринерства*. От времени до времени он предлагал вопросы Криволуцкому, предоставляя, однако, своему другу главную роль в споре. Жорж был блестящий полемист, и его замечательная память позволяла ему запоминать все подробности длинных речей своего оппонента. Андрей вставил несколько слов, но интерес к разговору быстро охладел у него; в нем не было этой распространенной среди русских страсти к спорам, в которую выливается их не находящая себе нормального выхода энергия.
* Доктринёрство - рассуждение, основанное на отвлеченных, нежизненных положениях, нежелание считаться с требованиями действительности, здесь Криволуцкий является представителем буржуазного толкования марксизма, доктринерски извращающим подлинное, жизненное учение Маркса о роли пролетариата в развитии революции
Он обрадовался, когда Зина, окончившая конфиденциальный* разговор с адвокатом и, очевидно, довольная его результатами, появилась в дверях. Репин следовал за ней.
* Конфиденциальный доверительный, секретный, не подлежащий разглашению
- Ну что, как обстоят дела? - спросил он споривших. - Порешили уже судьбы России или что-нибудь осталось еще под сомнением?
Поперечная складка - признак неудовольствия - появилась на лбу у Жоржа, прежде чем он мог сдержать свою досаду. Он не любил этого шутливого тона. Андрей, напротив, был очень доволен и объяснил Репину, в какой тупик загнал Россию его ученый друг.
Явились новые гости - Орест Пудовиков, литератор, со своей женой - и дали иное направление разговору. Но Андрей не принял в нем участия. Он присоединился к Зине и Тане.
- Помогите мне удержать ее с нами еще немного, - обратилась к нему Таня.
Теперь, когда Зина собиралась уходить, девушке пришло в голову, что ее спокойствие было результатом самообладания, а не покорности судьбе. Она упрекала себя за бессердечное отношение к горю Зины и искала возможность загладить свою вину, хотя и не знала, как это сделать.
- Разве вам пора уходить, Зина? - спросил Андрей. - Ведь еще очень рано.
- Мне еще нужно зайти в Басков переулок.
- Вы можете сделать это завтра утром. Посидите еще немного, - упрашивала Таня, взявши Зину за талию и ласкаясь к ней с грацией котенка.
Зина засмеялась коротким тихим смехом, придававшим ей большую прелесть. Как можно было остаться! Она должна была ровно в половине одиннадцатого встретиться в Басковом переулке с тюремным сторожем, который приносил письма от политических заключенных, находящихся в одном из казематов.
- Нет, голубушка, - сказала она, целуя оживленное личико Тани, просительно поднятое к ней, - я не могу отложить этого на завтра, иначе я сама бы посидела еще с вами. Я зайду в субботу днем, - прибавила она, - а теперь я должна бежать.
Она ушла, улыбнувшись им еще раз на прощание в дверях. Казалось, что ее присутствие приподнимало на более высокий уровень все окружающее. Вид мужественно переносимого глубокого личного горя
