как будто мне было трудно пошевельнуть языком. Дело в том, что мысль о побеге проснулась во мне с новой силой, а так как в госпитале надзор несравненно слабее, чем в крепости, то нужно было сделать все, чтобы остаться там как можно дольше.
Доктор предписал мне ежедневные прогулки, и каждый день в час пополудни меня выводили на большой госпитальный двор. Часовой с ружьем ни на минуту не оставлял меня. Я начал внимательно наблюдать за всем окружающим, имея в виду все ту же неотступную мысль о побеге.
Двор был велик. Ворота, обыкновенно запертые, были на этот раз открыты, потому что в эту пору (дело происходило в июле) госпиталь запасался на зиму дровами. Но так как возка должна была кончиться в неделю-две, то у ворот часового не поставили. Это было большое счастье.
Я гулял в глубине двора как раз насупротив ворот. Часовой постоянно торчал возле, держась между мною и воротами. Но так как я ходил медленнее черепахи, что, как известно, утомляет здорового человека больше самой быстрой ходьбы, то солдат прибегал к следующей уловке: он ходил по линии, параллельной моей, но шагов на пять ближе к воротам. Таким образом, он мог удлинить свой путь на десять шагов против моего, без всякой опасности для охраны, так как, находясь на каждом из концов своей линии, он оставался на таком же расстоянии от ворот, как и я. Этот расчет, который часовой, очевидно, делал на глаз, был совершенно верен теоретически. Но я соображал, что, когда мы оба бросимся бежать, солдат инстинктивно захочет схватить меня как можно скорей и потому бросится на меня, вместо того чтобы бежать прямо к воротам и перерезать мне дорогу. Таким образом, он сделает две стороны треугольника, я же только одну.
Итак, здесь преимущество было на моей стороне. Я мог рассчитывать добежать до ворот раньше часового при равной быстроте бега. Правду сказать, я надеялся бежать быстрее, но не был в этом уверен, так как все еще был очень слаб.
'Если, - думал я, - у ворот будет ждать меня экипаж, в который было бы легко вскочить, то, может быть, и убегу'.
Когда я собирался послать друзьям письмо с первым абрисом плана, я получил от них записку, где говорилось, что и они задумывают нечто подобное же.
Началась переписка. Не стану рассказывать планы и проекты, которые предлагались и отбрасывались: их была такая масса! Предстояло разрешить несколько вопросов: войдет ли кто-нибудь из наших во двор, как предлагали некоторые, чтобы остановить так или иначе часового? Где будет стоять экипаж: у ворот или у угла госпиталя, где не будет так бросаться в глаза? Будет ли там сидеть кто-нибудь из своих, кроме кучера?
Я предложил план самый простой и естественный, который и был наконец принят. Во двор никто входить не будет. Экипаж будет ждать меня у самых ворот, так как я чувствовал себя слишком слабым, чтобы бежать до угла. Один из моих близких друзей, покойный Орест Веймар, предложил сидеть там за барина, чтобы, если понадобится, помочь мне влезть скорее, а главное, чтобы одеть меня, лишь только я вскочу, потому что бежать мне приходилось в одном белье.
В госпитале нам ничего не давали, кроме длинного больничного халата. Это был неуклюжий балахон, широкий, неудобный и до такой степени длинный, что, гуляя, я должен был носить на руке свой собственный хвост. Бежать в таком наряде нечего было и думать. Необходимо было скинуть его, прежде чем броситься к воротам, но нужно было сделать это с быстротой молнии, потому что одна секунда могла погубить все. В течение многих дней упражнялся я в своей камере, изучая наилучший способ исполнить эту операцию.
Я нашел, что для того, чтобы совершить ее с наибольшей быстротой, необходимо разделить ее на три элементарные движения, как это делают солдаты при ружейных приемах: раз, два, три.
Оставалось самое трудное - выбор момента. Это, очевидно, зависело от состояния улиц, по которым нам нужно было проезжать. Обоз с дровами, полицейский патруль, верховой казак - все это могло погубить дело, тем более что улицы, по которым приходилось проезжать, были очень узки и извилисты. Итак, следовало внимательно наблюдать за всей линией пути, уведомив меня, когда она свободна от всяких препятствий. С этою целью в четырех различных пунктах были поставлены часовые. Пятый часовой, получая сигналы от четырех предыдущих, должен был дать решительный сигнал мне. Для последнего сигнала выбрали красный воздушный шар, какие покупаются для детей. Он должен был взлететь на воздух из-за высокой госпитальной стены, за которой стоял часовой.
С своей стороны, я предложил поставить немного подальше шестого часового у наружного конца одного из маленьких переулков, потому что, по моим расчетам, этот узкий переулок был такой длины, что воз, въехавший в него в момент, когда наш экипаж тронется, неминуемо загородил бы нам дорогу: он не успел бы добраться до конца переулка, пока мы проезжали бы наш путь от ворот госпиталя до головы того же переулка. Но так как людей было мало, то этот шестой часовой поставлен не был.
В назначенный день я отправился на гулянье сильно возбужденный и полный надежд. Но смотрю, смотрю на то место стены, откуда должен был взлететь красный шар, - ничего! Прогулка моя близится уже к концу - ничего! Вот она кончилась, а с нею кончились и все мои надежды. При той впечатлительности, какая свойственна всем заключенным, я строил предположения одно мрачнее другого и не сомневался ни минуты, что все погибло безвозвратно.
На самом же деле оказалось, что это был сущий вздор. По какой-то странной случайности наши не могли найти красного воздушного шара ни в гостином дворе, ни в одной из игрушечных лавок, которые обегали за это утро. Всюду оказывались только шары белые и синие, которых наши брать не хотели, и совершенно справедливо, потому что при сигналах не следует ни в каком случае допускать изменений, хотя бы и самых ничтожных. Они побежали второпях в гуттаперчевый магазин, купили красный резиновый пузырь и наполнили его газом собственного приготовления. Но сделанный таким образом воздушный шар оказался до такой степени скверным, что, когда часовой выпустил шнурок, шар, вместо того чтобы взвиться к облакам, поднялся всего на несколько аршин и упал на землю, не достигнув королька госпитальной стены. Часовой в бешенстве схватил шар и попробовал бросить его вверх прямо рукою. Но это удалось ему еще менее.
Этой-то случайности обязан я столькими часами мучений и вместе с тем своим спасением, потому что как раз в ту самую минуту, когда выпущен был шар, обоз с дровами въезжал в тот длинный переулок, где не было поставлено часового. Он загородил бы нам дорогу, и все погибло бы, без малейшего сомнения.
Произошел перерыв для переписки о необходимых изменениях. Новый часовой был, разумеется, поставлен у наружного конца длинного переулка. Но это потребовало видоизменения всего плана, потому что не было возможности видеть сигналы всех пятерых часовых, стоя за стеной, откуда следовало дать мне окончательный сигнал. Приходилось либо ввести прибавочных часовых для простой передачи сигналов, либо изменить окончательный сигнал.
Было выбрано последнее.
Один из наших нанял комнату в третьем этаже насупротив госпиталя. Из ее окон можно было видеть не только всех пятерых часовых, но и двор, на котором я гулял. Для подачи сигналов должна была служить скрипка, на которой наш товарищ должен был играть, когда все сигналы были благоприятны, прекращая музыку каждый раз, когда один из них становился неблагоприятным. Этот способ представлял еще ту выгоду, что указывал целиком все время, удобное для бегства, предоставляя затем мне самому выбор наиболее благоприятного момента.
В первый день, когда все было готово и экипаж ждал меня у ворот, уже я сам заставил друзей провести несколько скверных минут: болезнь моя усилилась, и я чувствовал себя до такой степени слабым, что не решался на окончательную попытку. Поэтому я вовсе не вышел гулять, и наши думали, что полиция что- нибудь открыла и потому меня не вывели во двор.
Два дня спустя я оправился и решился воспользоваться этим промежутком в моей болезни.
Я приготовил все: подвязал башмаки, подрезал кое-где халат, чтобы легче его сбросить, одним словом - все.
Меня повели гулять. Лишь только я вышел во двор, тотчас же слышу скрипку. Музыка продолжалась минут пять, но я не хотел воспользоваться этим первым удобным временем, потому что инстинктивно вначале надзор всегда немного внимательнее. Но вот скрипка замолкает: минуты две спустя несколько повозок с дровами въезжает во двор. Скрипка заиграла снова.
На этот раз я решил воспользоваться минутой. Я взглянул на часового: он шел по своей обычной линии в пяти шагах расстояния между мной и воротами. Взглянул я и на его ружье. Оно было заряжено, я это знал. Выстрелит или нет? Вероятно, нет, потому что, будучи на таком малом расстоянии, он будет все надеяться
