был, а так, пистолетик. С перламутровыми накладками, блестящий, как елочная игрушка. Бельгийский «браунинг», дамский, двадцать второй калибр. Пять патронов в магазине. Вообще говоря, из этой пятизарядки разве что по мышам пулять… Однако Натали не играла, стрелялась вполне серьезно. И стоит вспомнить, господа, что из приблизительно такого же игрушечного пугача мерзавец Богров завалил четыре с половиной года назад в Киеве двумя пульками Петра Аркадьевича Столыпина, а тот могучим был мужчиной! Но, видать, крепко кто-то за Наташеньку молился, рука у нее дрогнула. Да еще пуля скользнула по ребру, так что закончилось все обмороком и легкой кровопотерей. А непроходимый, как вы изволили выразиться, дурак – граф Владимир Щербинин. Совершенно, князь, с вами согласен, отказаться от такой девушки может только клинический идиот.
– О-о? – брови Голицына поднялись. – Это из каких Щербининых? Не его ли прадед был обер- гофмаршалом и директором Императорских театров при Александре Первом?
– Точно так, именно из этих, – подтвердил Алексей. – Владимир Николаевич Щербинин. Сейчас ему под тридцать.
– Надо же, ведь я его, кажется, помню. Да, конечно, мы встречались на маневрах под Калачом, в 1913 году. Он вроде бы из конных егерей? И где он теперь?
– Все верно, он служил поручиком 5-го конно-егерского Ровенского полка и около месяца тому назад пропал без вести на австрийском фронте… А за полтора месяца до того, как пропасть, отправил невесте письмо – мол, между нами все кончено. Причины? Насколько я знаю, – пожал плечами корнет, – о причинах Щербинин не написал ни строчки.
– Может, ему на передовой какая-нибудь сестричка милосердия голову вскружила? – предположил Гумилев. – Бывает, знаете ли…
– Это точно, – задумчиво кивнул Голицын. – И не такое бывает. Но ваша родственница, корнет, чудо как хороша! Эх, господа! Помнится, что до войны со скукой повседневной жизни меня примиряло существование красивых женщин…
4
Двумя неделями позже дружеского застолья в «Бродячей собаке» два гусара – поручик Сергей Голицын и прапорщик Николай Гумилев – оказались в малороссийском городке Ровно, где располагалась ставка командующего Юго-Западным фронтом генерал-лейтенанта Алексея Алексеевича Брусилова.
Была середина мая, самый приятный в этих краях сезон, когда солнце еще не палит безжалостно украинские степи, а ласкает их своими лучами. Черемуха уже успела отцвести, теперь городок утопал в цветущей сирени. Легкий южный ветерок заносил ее аромат в открытые окна штаба фронта.
Над длинным рабочим столом склонились двое русских военных, два генерала, внимательно рассматривающих топографическую военную трехверстку. Карта пестрела многочисленными специальными значками, пометками, разноцветными стрелками, которые ничего бы не сказали человеку непосвященному, но этим двоим людям говорили о многом.
Одним из них был командующий Юго-Западным – или, как его неофициально называли, австрийским – фронтом генерал-лейтенант Алексей Алексеевич Брусилов.
С годами он не потолстел и не обрюзг, его отличала безупречная, несмотря на шестидесятитрехлетний возраст, осанка кадрового военного, на мужественном, волевом лице со скобкой коротких пшеничных усов выделялись пронзительные серо-голубые глаза. Их взгляд был внимательным и строгим.
Служебный механизм в армиях Юго-Западного фронта, которым командовал Брусилов, был отлажен, словно швейцарские часы, дисциплина поддерживалась образцовая, а боевая выучка офицеров и нижних чинов была выше всяческих похвал. Причем – и это очень важно! – солдаты своего командующего фронтом любили, верили ему и готовы были по его приказу идти в наступление хоть на черта с рогами. Боевой дух в частях фронта был очень высок. Подчиненные генерала Брусилова знали: он не из тех военачальников, что идут к победам, заваливая неприятеля трупами своих солдат, Брусилов умеет беречь людей и продумывает все до последних мелочей. Еще Брусилов славился тем, что был беспощаден к хапугам, казнокрадам и мошенникам из тыловых интендантских служб, которые (что греха таить!) зачастую присасывались к русской армии, как ненасытные пиявки. Генерал им спуску не давал, невзирая на чины и высокие связи. Пару особенно злокачественных лихоимцев по приказу Брусилова публично расстреляли перед строем, после чего командующий публично пообещал, что следующего пойманного за руку ворюгу он повесит. Зато его войска всегда были отлично одеты, обуты, накормлены, не испытывали недостатка в боеприпасах и медикаментах. Средства связи и транспорта работали превосходно, отлично была поставлена разведывательная служба. Налаженная сеть лазаретов, полевых и эвакуационных госпиталей позволяла легкораненым быстро возвращаться в строй, а раненным тяжело давала шансы выжить.
Генерал Брусилов заслуженно пользовался славой выдающегося военного мыслителя. Он обладал способностью многоуровневого анализа, стратегическим умом, который позволял ему угадывать развитие боевой кампании на несколько шагов вперед.
Даже завистники и недоброжелатели – а их у Алексея Алексеевича среди российского генералитета хватало! – отдавали должное личным качествам Брусилова: уму, воле, трудолюбию, последовательности и глубокой порядочности.
Напротив Брусилова расположился и поправлял сейчас что-то на карте красным карандашом командующий 8-й ударной армией генерал-майор Алексей Максимович Каледин. Он был на восемь лет младше своего командующего фронтом. Этого полководца тоже хорошо знали в войсках, он выдвинулся еще в самом начале Великой войны. Каледин, как и его непосредственный начальник, генерал Брусилов, в прямом смысле неусыпно заботился о своих офицерах, унтерах, солдатах и казаках. Он самолично расставлял караулы и самолично же наблюдал за неприятелем, выбираясь на самые передовые аванпосты своей ударной армии, входил во все детали окопной жизни. Как только времени хватало! «Я не сплю и не отдыхаю, чтобы армия спала и отдыхала», – не раз говорил он Брусилову, и это была не рисовка, не преувеличение, а истинная правда. Только богатырское здоровье позволяло ему выдерживать такую нечеловеческую нагрузку. Каледин прославился как отличный тактик, мастер стремительного маневра. Противник ожидал его в одном месте, а он вдруг появлялся совсем в другом, атаковал с марша и одерживал победу. При этом пылкий темперамент удачно сочетался у Алексея Каледина с трезвым и холодным рассудком опытного командира.
Генералы негромко, но оживленно переговаривались. Речь шла о будущем наступлении, которое планировалось начать послезавтрашним утром. Оба полководца возлагали на это наступление большие надежды, считая, что его успех позволит резко изменить ход войны и решительно склонить чашу весов в сторону армий союзников по Антанте.
Еще осенью 1915 года Брусилов при деятельном участии Каледина подготовил обширный меморандум, поданный на имя государя императора, в котором детально разрабатывался план летней кампании против германцев и австрийцев. Копии меморандума Брусилов направил военному министру и генералу Алексееву в Генштаб.
Замысел Брусилова был смелым, решительным и дальновидным, он опирался не только на военные, но и на политические реалии. Изначально общий план операций русской армии на летнюю кампанию 1916 года, разработанный Ставкой Верховного главнокомандующего и Генштабом, исходил из того, что решительное наступление следует предпринять только севернее Полесья, то есть войсками Северного и Западного фронтов, против германцев. Юго-Западному фронту ставилась оборонительная задача.
Нет, возражал в своем меморандуме Брусилов, главный удар нужно наносить значительно южнее, в направлении Львова, по австро-венгерским войскам. Тогда, в случае успеха, освобождается Галиция и открывается перспектива перенесения боев от подножья Карпат на правый берег Тисы, в центральные районы двуединой империи с последующим развитием марша на Будапешт и Вену. После захвата Вены придет пора выходить на оперативный простор центральной и южной Европы, прорываться к Балканам.
Сражаться с мононациональной немецкой армией не в пример тяжелее, чем с австрийской, в которой кого только нет: тут тебе и чехи, и словаки, и мадьяры, и босняки… Много славян, а с русскими они воюют без всякого желания, из-под палки. Те же чехи целыми батальонами в плен сдаются, что легко объяснимо: надоели им Габсбургская монархия и лично престарелый Франц Иосиф хуже горькой редьки. Про румын и говорить нечего, всей Европе известно, что вояки из них аховые.
Если наносить удар на севере, то наступать придется через земли с польским в основном населением. А поляки к русским относятся, мягко говоря, без особой симпатии. Ничего удивительного в этом нет. Вспомним
