никогда, ни до, ни после не чувствовала себя такой свободной».
Однако недобрые предчувствия давали о себе знать. Любовь Бершадская писала:
«Никто не знал и даже не думал о том, что нас ждет, все бессознательно, безотчетно».
Переговоры с властями продолжались. Первая встреча заключенных с комиссией МВД, сформированной для разбора дела, состоялась 27 мая. В числе тех, кого Солженицын называет «золотопогонниками», были заместитель министра внутренних дел Сергей Егоров, начальник ГУЛАГа Иван Долгих и начальник Управления по надзору за местами заключения прокуратуры СССР Вавилов. Их встретили 2 000 заключенных во главе с Кузнецовым, который изложил требования забастовщиков.
Волнения к тому моменту уже набрали силу, и к первоначальному требованию привлечь к ответственности виновных в применении оружия 17 мая и расследовать другие факты применения оружия добавились новые, в большей степени политические по характеру, — в частности, сократить 25-летние сроки, ускорить пересмотр дел осужденных за контрреволюционные преступления, водворять заключенных в ШИЗО только с санкции прокурора, отменить ссылку для лиц, освобожденных из спецлагерей, установить льготные условия по зачетам для женщин и разрешить свободное общение мужчин и женщин в лагере.
Заключенные также потребовали встречи с каким-либо членом Президиума ЦК или одним из секретарей ЦК КПСС. Это требование они упорно выдвигали до самого конца, заявляя, что не доверяют ни начальству Степлага, ни руководству МВД.
«Даже МВД не верите? — поражался, по словам Солженицына, заместитель министра. — Да кто внушил вам такую ненависть к МВД?».
Случись забастовка несколькими годами раньше, никаких переговоров, конечно, не было бы вообще. Но в 1954 году пересмотр политических дел уже потихоньку шел. Даже в дни забастовки некоторых заключенных вызывали на судебные заседания, посвященные пересмотру их дел. Зная, что многие заключенные уже погибли, и явно желая быстрого и мирного разрешения конфликта, Долгих почти сразу же согласился на некоторое улучшение жизни лагерников. Помимо прочего, он распорядился снять запоры с дверей и решетки с окон бараков, обеспечить восьмичасовой непрерывный отдых заключенных и даже отстранить от работы некоторых лагерных начальников и передать органам прокуратуры материалы об убийствах заключенных и о прочих злоупотреблениях администрации. Действуя по приказам из Москвы, Долгих вначале воздерживался от применения силы. Вместе с тем он пытался ослабить волю забастовщиков к сопротивлению, активно убеждая их покидать лагерь и запрещая пополнять в нем запасы продовольствия и медикаментов.
Однако время шло, и Москва теряла терпение. В телеграмме, датированной 15 июня, Круглов выругал своего заместителя Егорова за то, что он засоряет свои донесения малозначительными сведениями (например, о голубях и бумажных змеях, пускаемых заключенными) и не пишет о принимаемых мерах. Круглов сообщил ему, что в Степлаг направлен эшелон с пятью танками Т-34.
Последние десять дней забастовки были чрезвычайно напряженными. Власти с помощью громкоговорителей выступали с чрезвычайно жесткими предупреждениями. Заключенные, со своей стороны, используя самодельный радиопередатчик, сообщали миру, что на них надвигается голод. Кузнецов произнес речь, в которой говорил о судьбе своей семьи, уничтоженной после его ареста. «Многие из нас тоже потеряли родных и, слушая Кузнецова, мы укреплялись в решимости держаться до конца», — вспоминал один участник событий.
26 июня в половине четвертого утра власти нанесли решающий удар. До этого — 24 июня — Круглов в телеграмме Егорову потребовал от него одновременно использовать «все имеющиеся ресурсы». В операции были использованы 1600 военнослужащих, 98 собак с собаководами, 5 танков Т-34. Вначале солдаты применяли ракеты, взрывпакеты, дымовые шашки, стреляли холостыми. По громкоговорителям стали передавать предупреждение:
«Исходя из просьбы основной массы заключенных… решено… ввести в зону лагеря войска… Всем заключенным находиться в бараках и не оказывать сопротивления войскам… Пикетчикам… немедленно покинуть свои посты; по заключенным, не выполнившим этого требования, будет применяться огонь».
В то время как заключенные в смятении метались по лагерю, в зону вошли танки. За ними шли вооруженные солдаты, готовые к бою. По некоторым сообщениям, и танкисты и пехота были пьяны. Возможно, это легенда, возникшая по горячим следам событий, однако известно, что и в Красной Армии, и в «органах» людям, посылаемым на грязное дело, часто давали водку. В массовых захоронениях почти всегда находят пустые бутылки.
Пьяные или нет, танкисты спокойно давили тех, кто оказывался у них на пути. «Я находилась в центре, а вокруг меня танки давили живых людей», — пишет Любовь Бершадская. Они проехали по группе женщин, которые стояли на их пути, сцепившись руками и не веря, что их осмелятся убить. Они проехали по молодым влюбленным, которые в обнимку бросились под танк. Крушили бараки с людьми внутри. Самодельные гранаты, камни, пики, разные металлические предметы, которые бросали в танки и солдат заключенные, не помешали войскам завершить операцию на удивление быстро: согласно официальному рапорту, за полтора часа. Одни заключенные покинули лагерь сами, других выводили силой.
По официальным документам, погибло 37 заключенных, 115 были ранены, из них 9 умерло в больнице. Получили телесные повреждения и были контужены 40 солдат. В очередной раз официальные цифры гораздо ниже тех, что приводят заключенные. Бершадская, которая помогала лагерному врачу Хулиану Фустеру оказывать помощь раненым, пишет о пятистах погибших: «Фустер надел на меня белую шапочку и марлевую хирургическую маску (которую я до сих пор берегу) и попросил меня стоять у хирургического стола с блокнотом и записывать имена тех, кто еще мог себя назвать. К сожалению, почти никто уже назвать себя не мог.
Раненые в большинстве своем умирали на столе и, глядя на нас уходящими глазами, говорили: „Напишите маме, мужу, детям“ и т. д. Когда мне стало особенно жарко и душно, я сняла шапочку и в зеркале увидела себя с совершенно белой головой. Я подумала, что, вероятно, почему-то моя шапочка была напудрена, я не знала, что находясь в центре этого неслыханного побоища и наблюдая все происходившее, я за пятнадцать минут стала совершенно седой.
Тринадцать часов стоял Фустер на ногах, спасая кого мог. Наконец этот выносливый талантливый хирург сам не выдержал, потерял сознание, упал в обморок, и операции окончились…»[1719].
После захвата лагеря всех, кто остался в живых и не находился в больнице, вывели в степь. По приказу автоматчиков люди ложились лицом вниз и разводили руки в стороны, как распятые. Так их держали не один час. Сверяясь с фотографиями, сделанными на массовых собраниях, и с данными, полученными от немногих оставшихся стукачей, начальство выбрало и арестовало 436 человек, в том числе всех членов забастовочной «комиссии». Шестеро из них, включая Келлера, Слученкова и Кнопмуса, позднее были расстреляны. Кузнецов, на вторые сутки после ареста начавший писать развернутое признание, был вначале приговорен к смерти, затем помилован. Его перевели в Карлаг и выпустили на свободу в 1960 году. Тысяча заключенных (500 мужчин и 500 женщин) были обвинены в поддержке восстания и переведены в другие места — в Озерлаг, на Колыму. Они тоже, судя по всему, вышли на свободу к концу десятилетия.
Во время мятежа власти, по-видимому, не подозревали, что в лагере, помимо официальной забастовочной «комиссии», есть какая-либо другая организующая сила. Позднее, в первую очередь, вероятно, благодаря подробным показаниям Кузнецова, они начали понимать, что к чему. Они установили личности пятерых членов «центра». Это были литовец Кондратас, украинцы Келлер, Суничук и Вахаев, а также некий Виктор по кличке Ус. Власти даже составили схему, на которой от «центра» линии подчинения идут к «комиссии», а от нее к военному отделу, отделам безопасности и пропаганды. Они узнали о взводах и отделениях, созданных для защиты каждого барака, о радиопередатчике и самодельном
