«врагами народа» и, следовательно, не могли быть ударниками. В какой-то мере, однако, в 1939 году, когда руководство лагерями перешло к Берии, былая риторика начала потихоньку возвращаться. Хотя ни тогда, ни впоследствии грандиозных проектов, подобных Беломорканалу, об «успехе» которых можно было бы трубить на весь мир, ГУЛАГ не предпринимал, язык «перековки» снова стали брать на вооружение. В 40-е годы каждому лагерю было предписано иметь по крайней мере одного воспитателя, библиотеку и клуб. В клубе давались самодеятельные спектакли и концерты, проводились политзанятия. Один такой клуб вспоминает Томас Сговио:
«В главной комнате, где могли рассесться человек тридцать, были деревянные, крикливо раскрашенные стены. Стояло несколько столов — вроде бы для чтения. Но ни книг, ни газет, ни журналов. Да и откуда им взяться? Газеты ценились на вес золота — бумага шла на самокрутки»[805].
В 30-е годы и позднее главным объектом деятельности КВЧ считались уголовные преступники. Как и в вопросе о том, следует ли допускать «политических» к ответственной работе в лагерях, не было ясности и насчет того, стоит ли тратить время на их перевоспитание. В положении о культурно-воспитательной работе, выпущенном НКВД в 1940 году, прямо говорится, что объектами перевоспитания являются лишь заключенные, осужденные за бытовые и должностные преступления. В лагерной самодеятельности «каэрам», согласно положению, разрешалось только играть на музыкальных инструментах, но нельзя было ни петь, ни говорить[806].
Но эти распоряжения, как обычно, чаще игнорировались, чем исполнялись. И как обычно, подлинная роль КВЧ в лагерной жизни отличалась от той, которую отводила ей Москва. Если руководство НКВД хотело, чтобы КВЧ побуждала заключенных к более усердной работе, сами лагерники использовали КВЧ для взаимной моральной поддержки и для выживания.
Похоже на то, что лагерные воспитатели, пытаясь пропагандировать среди заключенных доблестный труд, использовали во многом те же приемы, что и партийные работники за пределами зоны. В достаточно крупных лагерях КВЧ выпускала лагерные газеты. Иногда это были газеты в полном смысле слова, с репортажами, с длинными статьями о достигнутых лагерем успехах, а также с обычной для советской печати «самокритикой». За исключением краткого периода в начале 30-х, эти газеты, как правило, предназначались главным образом для вольнонаемных работников и лагерной администрации[807].
Для заключенных делались стенгазеты. Один бывший заключенный отзывается о них так: «Стенгазету, этот атрибут советского образа жизни, никто никогда не читал, но выпускалась она регулярно». В ней «гневно клеймились отказчики, лодыри, не хотевшие честным трудом искупать свою вину перед Родиной». В стенгазетах часто были и юмористические отделы:
«предполагалось, очевидно, что умиравшие с голоду работяги, читая материалы этого отдела, будут прямо за животы держаться от смеха»[808].
Какое бы ощущение нелепости ни вызывали стенгазеты у многих лагерников, московское начальство ГУЛАГа относилось к ним чрезвычайно серьезно. Стенгазета, гласило положение о культурно- воспитательной работе, «показывает лучшие образцы работы, популяризирует отличников производства, разоблачает лодырей, отказчиков, промотчиков». Помещать в них портреты Сталина не разрешалось: читателями стенгазет, так или иначе, были не «товарищи», а преступники, исключенные из советской жизни и лишенные права смотреть на вождя. Абсурдная атмосфера секретности, воцарившаяся в лагерях в 1937-м, окутывала их и в 40-е годы: лагерные газеты нельзя было выносить за зону[809].
КВЧ еще показывала заключенным фильмы. Густав Герлинг-Грудзинский вспоминает американский музыкальный фильм, «полный дам в турнюрах, мужчин в жилетах в обтяжку и жабо» и советскую пропагандистскую короткометражку, кончающуюся «торжеством добра»:
«…неуклюжий студент занял первое место в социалистическом соревновании, а потом с горящим взором произнес речь о том, что при социализме физический труд возведен на пьедестал почета»[810].
Тем временем некоторые уголовники использовали темноту в помещениях, где показывали кино, для сведения счетов. «Помню, в конце одного из сеансов из зала на носилках выносили труп», — сказал мне один бывший заключенный[811].
КВЧ, кроме того, проводила футбольные матчи, шахматные турниры, концерты художественной самодеятельности. В одном архивном документе приведен репертуар ансамбля песни и пляски НКВД СССР, ездившего по лагерям:
1. Баллада о Сталине
2. Казачья дума о Сталине
3. Песня о Берия
4. Песня о Родине
5. В бой за Родину
6. Все за Родину
7. Песня бойцов НКВД
8. Песня о чекистах
9. Песня о дальней заставе
10. Марш пограничников[812].
Были и более легкие номера, такие как «Давай закурим» и «Песня о Днепре». Репертуар драматического коллектива включал в себя, среди прочего, инсценировки рассказов Чехова. Тем не менее главные усилия, по крайней мере в теории, артисты должны были направлять не на развлечение лагерников, а на их воспитание. Как гласил приказ Москвы за 1940 год, целью всякой постановки должна быть мобилизация заключенных, воспитание в них «сознательного отношения к труду»[813]. Но, как мы увидим, лагерники учились использовать самодеятельность и как средство выживания.
Были, однако, у КВЧ и другие задачи, и заключенные порой пытались попасть на более легкую работу иными способами, нежели участие в самодеятельности. КВЧ отвечала, в частности, за сбор «рационализаторских предложений». К этой задаче она подходила чрезвычайно серьезно. В направленном в Москву полугодовом отчете начальство одного лагеря в Нижне-Амурской области без тени иронии писало, что получено 302 рацпредложения, из которых внедрено 157, что позволило сэкономить 81 232 рубля[814].
Исаак Филыптинский с немалой долей насмешки рассказывает, как некоторые заключенные использовали эту начальственную политику в своих целях. Один бывший шофер заявил, что может сконструировать механизм, добывающий топливо для машин «прямо… из воздуха». Начальство загорелось и выделило ему особую мастерскую:
«Я не могу сказать, поверило ли лагерное начальство в возможность подобного изобретения или нет, — рассказывал Фильштинский. — Скорее всего, оно просто старалось выполнить очередную инструкцию ГУЛАГа. В каждом лагере должны были быть свои изобретатели и рационализаторы… А потом, чем черт не шутит, вдруг у Вдовина что-то получится — ведь тогда и лагерное начальство огребет Сталинскую премию!»
В конце концов Вдовина разоблачили: однажды, возвращаясь с завода, он нес «огромную конструкцию», состоявшую, в частности, из консервных банок и спичечных коробков. Тут-то начальство и распознало блеф.
Как и по всей стране, в лагерях шло «социалистическое соревнование» и чествовались ударники,
