Прагу. Клаудиа заплатила за билеты. Клаудиа почти всегда платила, она получала скромное жалованье, а богатые и влиятельные родители, жившие там же, в Мунхене, давали ей кое-что на мелкие расходы.
Они разлеглись в надувных креслах. Майа никак не могла прийти в себя от усталости и чувствовала себя выбитой из колеи. Клаудии было двадцать два года, и предыдущий день с его волнениями и хлопотами только поднял ей настроение.
– Ты лучше поешь что-нибудь, Майа, – сказала она по-немецки. – Ты никогда ничего не ешь.
– А я никогда не бываю голодной.
Клаудиа поправила свой переводчик в наушниках. Несмотря на утомительные годы учебы в лучших государственных школах, она говорила по-английски с грубыми ошибками.
– Ладно, сегодня ты что-нибудь съешь, я от тебя не отстану. Ты такая бледная. Может быть, ты все же попробуешь? Посмотри на этот парик. – Клаудиа спутывала светлые кудри растрепанного парика Майи. – У тебя очень странные волосы, знаешь ли. Твои собственные больше похожи на парик, чем этот парик.
– Все дело в моем шампуне.
– В каком шампуне? Ты что, шутишь? Ты никогда не моешь голову шампунем. Хочешь, я дам тебе хорошее протеиновое средство для поддержания сил? Я знаю, ты пытаешься отрастить волосы, но дай мне их немного подровнять. Без парика ты выглядишь как большая ragazzina.
– Ja, Klaudia, ich bin grosse Ragazzina.
Клаудиа посмотрела на нее, как обычно глядели мунхенцы, когда она обращалась к ним на своем ломаном немецком. Они давали понять, что у нее не все в порядке с головой.
Поезд бесшумно тронулся, отъехав от перрона, и плавно заскользил, словно по катку из крепкого льда.
Пассажиров было лишь на треть. Клаудиа оглядела всех сидевших в вагоне своим прямым и открытым немецким взглядом. И вдруг схватила Майю за локоть.
– Na, Maja!
– Что такое?
– Видишь вон там старую даму с полицейской собакой и ребенком? Это президент Magyar Koztarsasag.
– Президент чего?
– Венгрии.
– О! – Майа покачала головой. – Мне известно, что сейчас людей принято называть их настоящими именами, но говорить по-венгерски – это уж слишком экзотично.
– Она видный политик. Ты можешь попросить у нее адрес ее резиденции.
– Зачем? Я спать хочу, никуда я не пойду, – отмахнулась Майа.
– Она важная политическая фигура. И будет говорить с тобой по-английски. Жаль, что она так плохо одета. Хотела бы я припомнить, как ее зовут. Ты могла бы передать ей мою визитку.
– Если она и правда политик, нам не следует нарушать ее покой. Она это оценит.
– Да что ты! – скептически возразила Клаудиа. – Государственные деятели терпеть не могут покой. Для них это все ерунда, они никогда не остаются одни.
Майа зевнула.
– Не знаю, что со мной, но сегодня я так устала. У меня просто язык не поворачивается. Думаю, мне нужно вздремнуть.
– Я тебе кое-что дам, – предложила Клаудиа, крутанувшись на высоких каблуках и блеснув глазами. – Раствор. Как ты относишься к кофеину?
– К кофеину? Это наркотик. И кажется, очень сильный?
– Но у нас сегодня выходной! Давай рискнем! Выпьем кофеинчика и оторвемся по полной программе. А потом целый день будем бегать по Праге. Прага, Золотой город!
– Хорошо, – согласилась Майа и нырнула в свое светло-голубое кресло. У нее задрожали руки. – Ступай, ступай. Принеси мне что-нибудь.
Майа окунулась в нежный уют спального кресла и посмотрела на потолок поезда. Пустое пространство сверкающего металла. Этот поезд, идущий по рельсам, был настоящей реликвией. Его построили для рекламной акции еще до того, как рекламу признали незаконной и запретили во всем мире. Свет от фонарей вдоль железнодорожного полотна вспыхивал и освещал вагон. Одна вспышка, другая, третья.
Она поднялась из-за острой, режущей боли в глазах. И еще у нее заболело ухо. Что же там болит? Майа потрогала мочку. Это от наушника. Давящая боль, словно она постоянно жила в наушниках. Майа сняла их с головы, подержала в руках, бессмысленно разглядывая, а потом швырнула на пол. Что же она наделала?
На ней был красный жакет, под ним платье – с длинными рукавами и низким вырезом, из легкой скользкой ткани, похожей на ажурную змеиную кожу, с коротенькой юбкой. Ноги от бедер до лодыжек, словно металлическим панцирем, стискивали колготки, на ногах – сапоги на высоких каблуках.
Майа встала, ее качнуло. Она неуверенно двинулась по вагону, нетвердо шагая на высоких каблуках. Ступни кололо иголочками, болели колени. От голода, головокружения и дрожи она чувствовала сильную слабость.
Она была в вагоне одна среди двух или трех десятков иностранцев. За окнами с пугающей скоростью проносился незнакомый пейзаж.
Ей стало совсем плохо, ее шатало из стороны в сторону, и она поняла, что это депрессия и настоящее
