по гостиной гулял морской бриз. Здесь были сотни книг на шведском и финском, трепещущие на ветру листы бумаги и несколько весело маразматических картин маслом. Несколько вполне приличных бронзовых статуэток и вставленные в рамки финские театральные афиши тридцатых годов. Заводящаяся ручкой «викторола».
Отрыв дверь шкафа, Старлитц поглядел на одежду для непогоды штормовки и сапоги.
— Знаешь что? Наша старая дама — настоящая каланча. Она просто викинг, черт побери.
Он прошел из гостиной в рабочую комнату. Нашел там деревянный секретер и отличное, обитое бархатом кресло. Словари, шведская энциклопедия. Несколько основательно зачитанных путеводителей и коллекция фотографий с видами Балтики и Северного моря.
— Ничего тут нет, — пробормотал он.
— Что вы ищете? — поинтересовалась из гостиной Айно.
— Не знаю точно. Что-нибудь, что бы объяснило, что произошло.
— Тут записка! — позвала его Айно.
Старлитц вернулся в гостиную. Взял из ее рук записку, написанную каллиграфическим почерком на линованном листе из блокнота с изображением Неркулена Спеффи.
«Дорогой мистер Старлитц. Прошу извинить мое отсутствие. Я уехала в Хельсинки, чтобы дать показания. Я еду в Парламент Суоми по зову гражданского долга, который давно не дает мне покоя. Сожалею, что вынужденно не смогла принять вас, и надеюсь побеседовать с вами о моих многочисленных читателях в Токио в другой, более счастливый для всех нас день. Прошу, простите меня, что вам пришлось грести столько миль и вы меня не застали. Пожалуйста, выпейте чаю с печеньем, в кухне все приготовлено. До свидания!»
— Она уехала в Хельсинки, — сказал Старлитц.
— Она никогда больше не путешествует. Я очень удивлена. — Айно нахмурилась. — Она сэкономила бы нам массу трудов, если б у нее был сотовый телефон.
— Зачем она им понадобилась в Хельсинки?
— Ну, думаю, ее заставили туда поехать. Местные аландцы. Властные структуры местных коллаборационистов.
— Какая от нее, по-твоему, может быть польза? Она вне политики.
— Это правда, но ею тут очень гордятся. В конце концов, детскую больницу — Детскую больницу Флюювинов на острове Фегле — это ведь она построила.
— Да?
— И парк на Соттунге. А на Брэде — Парк Флюювинов и Игровую площадку Большого Фестиваля Флюювинов. Она все это построила. Она никогда не оставляет себе денег. Все отдает. В основном Флюювинскому фонду педиатрических болезней.
Сняв солнечные очки, Старлитц отер лоб:
— Ты, случайно, не знаешь, к каким именно педиатрическим заболеваниям у нее особый интерес?
— Никогда не понимала подобного поведения, — сказала Айно. — Правда, правда. Наверное, это какое-то психическое заболевание. Бездетная старая дева в рамках несправедливого социального порядка… Лишенная здорового секса или выхода своим эмоциям… Живущая отшельницей все эти годы среди глупых книг и картин… Ничего удивительного, что она сошла с ума.
— Ладно, возвращаемся, — отозвался Старлитц. — С меня довольно.
Раф и Старлитц брели по лесу, хлопая медлительную и крупную скандинавскую мошку.
— Я думал, у нас уговор, — сказал Раф. Издалека доносился приглушенный хор скотских воплей из сауны. — Я просил тебя не привозить ее сюда.
— Она твоя лейтенант, Раф. Ты с ней и разбирайся.
— Мог бы быть потактичнее. Придумать какую-нибудь уловку или обходной маневр.
— Не хотелось быть выброшенным за борт моторки. — Старлитц потер укус на шее. — У меня очень серьезная закавыка в переговорах, приятель. Объект снялся с лагеря, и надолго, а окно у меня очень узкое. Мы ж здесь говорим о японской массовой поп-культуре. Цикл производства-потребления у японцев сверхбыстрый. Потребительская мода у них сходит за четыре недели. В лучшем случае. Никто не говорил, что фруфики смогут долговременно продавать продукт, как это было с покемонами или телепузиками.
— Я понимаю, какие у тебя финансовые сложности с японскими спонсорами. Если б ты был немного терпеливее. Мы можем принять меры. Мы можем произвести перемены. Если придется, Аландская республика национализирует литературную продукцию.
— Слушай, весь смысл операции — подать в суд на тех ребят в Японии, которые уже сейчас ее обирают. Нам нужно на бумаге иметь что-то, что выглядело бы достаточно серьезно, чтобы выдержать исследование и наподдать им под зад в Гаагском суде. Если собираешься заламывать кому-то руки из-за такого туманного вздора, как интеллектуальная собственность, нужно иметь что-то сверхмощное, иначе они не пойдут на попятный.
— Теперь ты меня пугаешь. Тебе надо бы попариться в сауне. Расслабиться. Там видак смотрят.
— Фильмы прямо в этом чертовом пару, Раф?
Раф кивнул:
— Это особые фильмы.
— Ненавижу, черт побери, видеосъемки.
— Это боснийские фильмы.
— Правда?
— Такие достать непросто. Из лагерей.
— Ты крутишь наемникам фильмы со зверствами?
Раф развел руками.
— Добро пожаловать в Европу двадцать первого века! — выкрикнул он пустому берегу. — Новенькие с иголочки европейские режимы апартеида! Где банды военных преступников похищают и систематически насилуют женщин других этнических групп. При свете софитов и при работающих ручных видеокамерах!
— Подобные слухи я слышал, — медленно произнес Старлитц. — Однако в них довольно трудно поверить.
— Пойди в сауну, приятель, и этим фильмам ты поверишь. Просто невероятно, и тем не менее чистая правда. Голая реальность, черт побери. Особой радости они тебе, возможно, не доставят, но эту видеодокументацию стоит посмотреть. Следует свыкнуться с подобными методами для того, чтобы понять современное политическое развитие. Эти фильмы — как сырое мясо.
— Должно быть, подделка, приятель.
Раф покачал головой:
— Европейцы всегда так говорят. Они всегда игнорируют слухи. А о зверствах узнают для себя пять лет спустя после событий. Тогда они ведут себя так, словно крайне шокированы и озабочены случившимся. Эти видеофильмы существуют, друг мой. У меня они есть. И у меня есть даже больше. Я заполучил женщин.
— Шутишь?
— Я купил женщин. Выменял их по бартеру за пару стингеров. Пятнадцать насильно увезенных босниек. Мне привезли их сюда в опечатанных грузовых фурах. Я потратил уйму труда на их перевозку.
— Белое рабство, приятель?
— Плевать мне на цвет кожи. Не я же их поработил. Я — тот, кто спас им жизнь. Полно было других девушек, кто оказался более упрям или, кто знает, может, не такие хорошенькие. Все они теперь — трупы в канаве с пулями в затылке. Эти женщины все сделают ради выживания. Хорошо бы, у меня их было больше пятнадцати, но я только-только разворачиваюсь. — Раф улыбнулся. Пятнадцать человеческих душ! Я спас пятнадцать человек! Тебе известно, что это больше, чем я убил своими руками за всю свою жизнь?
— Что ты намерен делать с этими женщинами?
— Прежде всего, они будут развлекать мои верные войска. Для того мне и нужны были женщины, что навело меня на мысль привезти босниек. Признаю: труд в секс-индустрии тяжел. Но под моим присмотром их хотя бы после самого акта не пристрелят.
Раф прошел по каменистому берегу к краю курортного причала. Это был неплохой причал и к тому же
