История Франции и Европы

Пустые фимиамы военной славы рассеялись, и дело крови и смерти постепенно выступает все явственнее и во всей своей ужасной наготе.

Нашествие врага два раза приводило в Париж, никогда не видевший до сих пор врага, иностранные войска. Два миллиона французов и столько же иностранцев погибло из-за него на поле битвы в ужаснейших мучениях; итого четыре миллиона людей, имевших отцов, матерей и детей! И, наконец, не менее позорный результат — международная ненависть, надолго зажегшаяся в сердце народов, являющаяся, следовательно, источником новых войн; Франция «прав человека», вполне справедливо проклятая человечеством, продолжающая поклоняться хищнику, которого в дни триумфа она посадила на верхушку Вандомской колонны, — вот с материальной и моральной точки зрения счет войн первой империи.

Поэтому, лишь немногие республиканцы теперь не подпишутся под следующим суровым приговором полковника Шарраса над виновником Аустерлица и Ватерлоо:

«Позабыв, что человек этот имел только одну цель — свое возвышение, что его правление два раза привело к крушению Франции, пренебрегая его ошибками, безумствами и преступлениями, люди создали себе легенду вместо истины, видели мученика там, где было воздаяние; и благодаря этим более или менее искренним фантазиям, пришел день, когда тот, кто опустошил Европу, пожрал народ, истощил Францию, возбудил непримиримую международную ненависть, потушил светоч цивилизации, привел наше отечество к учреждениям и злоупотреблениям старой монархии, когда этот человек превратился, так сказать, в освободительного ангела народов, Мессию прогресса, цивилизации…

Я смею говорить, у меня нет слез для Наполеона, прикованного к скале в середине моря; я сохраню свои слезы для тех, кто оказался жертвою его честолюбия».

Глава VI Реставрация (1815–1830)

Во время реставрации католическая церковь повсюду во Франции устраивает торжественные богомоления о ниспослании всепрощения за «преступления», совершенные великой революцией

Хартия 1814 года. — Людовик XVIII был старик, долго живший в Англии и видевший там, как действует парламентское правительство, к которому английская королевская власть применялась достаточно хорошо. Дважды будучи доставлен обратно в чужеземных фургонах — в 1814 и 1815 годах, — он находил благоразумным пожаловать своим подчиненным хартию, которая бы гарантировала сохранение главных социальных завоеваний революции: личной свободы, свободы культа и печати, гражданского равенства, неотменяемость продажи национальных земель, а также всей администрации, созданной революцией и империей.

Хартия обещала, что король будет править в согласии с двумя палатами — одной, составленной из наследственных членов, которых должен назначать король, палаты пэров; и другой, которая должна быть избираема имущими. Законы должны были быть одобрены королем; но они должны были также вотироваться в обеих палатах.

Несмотря на то, что новый режим водрузил былое знамя старой монархии, и что Бурбоны, снова ставшие «Божией милостью королями Франции и Наварра», не признали принципа народного верховенства, правительство, учрежденное дарованной хартией, по своей сущности было во многом отлично от правительства Людовика ХVI и бесконечно либеральнее, чем правительство империи.

Старые эмигранты угрожают делу революции; белый террор (1814–1816) — Но в 1815 году, как и в 1814, Людовик ХVIII, лично человек довольно умеренный, снова столкнулся с массой эмигрантов, «которые ничему не научились и ничего не позабыли». Во главе их стоял брат короля, граф д'Артуа; они были более роялистами, чем сам король. Их называли крайними.

Палата, названная беспримерной, — до того она была экзальтированна в своем роялизме, — будучи избрана к тому же под давлением чужеземных штыков, вотировала закон, осуждавший на изгнание прежних членов конвента, голосовавших за смерть Людовика ХVI. Превотальные суды, составленные из реакционных судей и чиновников, судили и осуждали, как бунтовщиков, всех начальников различных отраслей управления, которые предали короля при возвращении Наполеона с острова Эльбы. Несколько генералов, в том числе Ней, «храбрейший из храбрых», были расстреляны. Превотальные суды произнесли массу смертных приговоров за незначительные зачастую преступления. В нескольких городах, особенно на юге, толпою были убиты старые генералы республики или империи, в том числе генерал Брюн; республиканцев и бонапартистов сажали в тюрьмы. То был «белый террор» против республиканцев, поборников империи и протестантов.

Католический фанатизм постепенно пробуждался. Крайние, не смущаясь тем, что это вызвало сто дней, говорили снова и открыто о возвращении национальных земель, о восстановлении старых имений дворянства и духовенства, о предоставлении последнему руководства в общественном воспитании и даже о восстановлении старого порядка.

Людовик ХVIII побоялся навсегда скомпрометировать этим свой трон. С хорошими намерениями в душе он объявил роспуск беспримерной палаты.

Либеральная буржуазия у власти(1816–1820). — Выборщики послали в палату большинство умеренных и относительно либеральных роялистов. Вся богатая буржуазия, стольким обязанная революции, все старые бонапартистские чиновники, примкнувшие к монархии для спасения своего положения, голосовали вместе за депутатов, решивших защищать завоевания революции.

Но эта богатая буржуазия нисколько не была демократической; она стремилась к гражданскому равенству, ибо при господстве свободной конкуренции, это теоретическое равенство практически превращалось в социальное неравенство, которым она пользовалась; но она не согласна была дать народу политические права: все законы, вотированные этими представителями, отличались либерализмом, но вместе с тем стремились предоставить буржуазии политическое господство в обществе.

Выборный закон 1817 года предоставил право голоса всем, кто платит 300 фр. прямого налога, т. е. одним только богатым; чтобы быть выбранным, был установлен выборный ценз: никто не мог быть выбранным, если он не платил 1000 фр. прямого налога, т. е. не был очень богат. В общем во Франции было 40000 выборщиков и 14000, допускаемых до баллотировки в выборные. Ясно, что до всеобщего избирательного права было далеко.

Закон 1819 года о печати позволил издавать газеты без разрешения правительства и передал преступления по печати в ведение обыкновенных присяжных судов. Но он наложил на все газеты страшную гербовую пошлину и заставил их редакторов вносить большой залог, так что только одни богатые могли издавать и даже получать газеты.

Военный закон 1818 года носит на себе столь же явственную печать находившегося у власти класса; он установил жеребьевку: «плохой жребий» обрекал на 6 лет активной и 6 лет территориальной службы; «хороший жребий» освобождал от военной службы. Ежегодный призыв равнялся 40000 человек. И так как в случае неудачного жребия можно было покупать себе заместителя, то богатые избегали и здесь, подобно тому, как при империи, военной службы.

При обсуждении в палате всех этих вопросов, происходили великолепные ораторские схватки, в которых принимали участие такие замечательные ораторы либеральной партии, каковы Лафайет, генерал Фуа, Манюэль, Бенжамен Констан. Богатая буржуазия искренно примкнула к Бурбонам; но за пределами парламента целая масса старых солдат империи, чиновники, из которых несколько тысяч находилось на полужаловании и не имело права голоса, ненавидели правительство, которому они не могли простить того, что оно прибыло в чужеземных фургонах. Один старый солдат Лувель в припадке экзальтации зарезал