«пороховом заговоре» и использовали Фокса в качестве своего шпиона, вошедшего в доверие к заговорщикам. Вы наблюдали, как зреет заговор, чтобы, раскрыв его, привлечь к себе всеобщее внимание и таким образом добиться популярности для себя и короля. У меня нет доказательств, но я также считаю, что, позволяя заговорщикам плести интриги, вы надеялись опорочить одного из самых благородных дворян, приписав ему участие в заговоре и выставив этого человека перед людьми как одного из его организаторов. Возможно, вы хотели покончить с соперником, который всегда представлял для вас опасность. Скажите, вы намеревались впутать в это дело Рейли или собирались ограничиться Нортумберлендом? Как бы там ни было, вы призвали еще одного двойного агента, Томаса Перси, который внедрился к заговорщикам и действовал от вашего имени. Думаю, что Фокса подкупили деньгами и свободным выездом из страны. Возможно, ему даже пообещали почетное возвращение в Европу, где он станет сотрудничать с бунтарями- католиками, продолжая оставаться вашим агентом. Перси было достаточно пообещать графский титул.
— Как вам могла прийти в голову такая фантазия? Что за глупый вымысел? — Никогда раньше взгляд Сесила не таил в себе столько угрозы. Казалось, его скрюченное тело готовится к решающему прыжку.
— Среди заговорщиков был мой человек. Это я написал письмо, которое лежит у вас на столе, в надежде разрушить заговор до того, как он принесет непоправимое зло. Я отправил Ниветта с обыском на час раньше, чтобы успели схватить Фокса. И это я поджег порох в Холбич-Хаусе. Да, кстати, Томаса Перси застрелил тоже я.
— И вы посмели пойти наперекор моей воле?! — зарычал Сесил. На памяти Грэшема государственный секретарь и главный советник короля никогда прежде не терял самообладания.
— Наперекор вашей воле? Разве вы, будучи советником помазанника Божьего, одновременно являетесь самим Господом Богом?
— У вас нет никаких доказательств. — Голос Сесила снова стал тихим, а сам он откинулся на спинку кресла.
— Моему рассказу поверят, потому что его подтверждает множество фактов, а главное, он придется как нельзя кстати, потому что люди испытывают к вам лютую ненависть и готовы заподозрить во всех смертных грехах. У меня остались заготовки письма. Господи, сколько же времени ушло на его написание! Должен сказать, пришлось приложить не мало усилий, чтобы оно выглядело достоверным. Кроме того, я спрятал в надежном месте одного из заговорщиков. Его имя Фрэнсис Трэшем, и вам до него не добраться. — Последние слова вызывали большие сомнения. Если Сесил использует все имеющиеся в его распоряжении средства, то сможет отыскать что угодно, будь то даже крохотное, отмытое от грязи пространство на теле его величества. — У меня также есть несколько отчетов, написанных рукой Трэшема и заверенных его подписью. Они тоже спрятаны в надежном месте.
— Чего вы от меня хотите? — злобно прошипел Сесил.
— Для начала стул, чтобы присесть, — ответил с вежливой улыбкой Грэшем.
Сесил кивнул, не сводя с посетителя злобного взгляда.
— Вы меня ненавидите, Генри Грэшем?
В устах Сесила этот вопрос звучал странно, и Грэшем на мгновение задумался, прежде чем ответить:
— Да, безусловно. Больше, чем кого-либо на этом и на том свете.
— Вы хотите меня уничтожить?
— Вовсе нет! — Смех Генри озадачил Сесила, и он удивленно захлопал глазами, словно сова. — Видите ли, такой страной, как наша, может управлять только человек, душа которого насквозь прогнила и смердит, как сточная канава. Он должен быть убийцей, палачом, извращенцем, лжецом и мошенником. Все эти качества необходимы правителю. Разумеется, чтобы сохранить мир, некоторые люди должны умереть, их будут пытать на дыбе и казнят на площади перед толпой зевак. Конечно, некоторые из них не заслуживают такой участи, или же им просто не повезло и они оказались в неудачное время в неподходящем месте. Но все имеет свою цену. Мир и спокойствие стоят дороже всего остального, и самую высокую цену платит правитель, который наводит порядок в этой куче дерьма, именуемой политикой и человеческой жизнью. Правитель рассчитывается своей погубленной душой и вечностью, которую он проведет в аду. Да, Роберт Сесил, я вас ненавижу, и именно поэтому мне радостно, что за мир в нашей стране вы расплатитесь своей бессмертной душой. Мне бы хотелось вас убить, увидеть, как вы корчитесь передо мной в страшных муках, так же как вы не раз наблюдали за страданиями других людей. Но я делаю выбор, о котором говорил Макиавелли, и жертвую мелкими радостями во имя великого, всеобщего блага.
Несколько минут в кабинете стояла полная тишина.
— Так чего вы все-таки от меня хотите? — прервал молчание Сесил.
— Ничего.
— Ничего?
— Правда, ничего. Мне хотелось порадоваться, гладя на вас, когда вы узнаете, что я расстроил ваши планы. Ваша попытка заткнуть мне рот и направить по ложному следу провалилась, как и трогательное намерение меня подкупить. Думаю, мне нужно взять с вас клятву в том, что вы не станете предпринимать каких-либо действий, направленных против меня и близких мне людей. Никаких загадочных смертей в глухих переулках или продолжительных болезней, вызванных ядом.
— Разве с вас не достаточно архива папы римского? — спросил Сесил дрожащим от злости голосом.
— Поначалу и я думал, что достаточно, но вы доказали обратное. И поверьте, я храню секретные документы не только в папском архиве. Видите ли, у вас имеется одна удивительная черта. Несмотря на всю свою испорченность, я никогда не слышал, чтобы вы нарушили данную клятву. И впрямь необычно. Но клятва, которую вы дадите мне, будет особенной. Вы поклянетесь жизнью сына.
— Жизнью сына? Но я… — Сесил потерял дар речи и тщетно пытался подобрать нужное слово.
— Вам лучше помолиться за мою долгую спокойную жизнь, а также за жизнь моей женщины и слуги, потому что если мы умрем и это будет каким-либо образом связано с вашей светлостью, ваш сын тоже умрет.
— Вы не посмеете…
— Посмею. Нельзя уберечь ребенка от жизненных перипетий. Разве что запереть его на замок, но и тогда не удастся защитить его от реально существующей смерти. Взгляните на меня, Роберт Сесил. Неужели похоже, что я лгу?
Сесил нехотя посмотрел Грэшему в глаза.
— Вы хотели получить надо мной полную власть, — продолжал Генри, — но потерпели неудачу и теперь дадите клятву и приложите все усилия, чтобы с Генри Грэшемом и его родными и близкими не приключилось никакого зла. Если вы нарушите клятву, ваш сын умрет.
Грэшем не лгал. В его взгляде была память обо всех детях, убитых у него на глазах, об изнасилованных женщинах и младенцах с перерезанным горлом. Его взгляд мог рассказать о заговорщике Ките Райте, сражавшемся за веру и убитом во дворе Холбич-Хауса. Кит Райт, надежный товарищ, человек, искренне считавший, что если во что-то веришь, то нужно за это сражаться, не жалея своей жизни. Кит Райт был во многом похож на Маниона, если бы тот вдруг надумал присягнуть на верность не Грэшему, а католикам. Храбрый глупый Кит Райт, валяющийся на грязном дворе, а рядом с ним озверевший солдат, стаскивающий с покойника шелковые чулки.
Роберт Сесил понимал, что если нарушит клятву, его сын умрет от руки сидящего перед ним человека. И он поклялся, хотя при каждом слове, которое Грэшему пришлось вытаскивать клещами, глаза главного советника короля вспыхивали дикой ненавистью.
— Вот так. Все прошло замечательно, — беспечно заметил Генри. — Послушные мальчики заслуживают награды, и я намерен сделать вам подарок, который станет утешением за перенесенные страдания. Примите его как жест доброй воли. Я не собираюсь свергать вас с поста главного советника, но мне приятно думать, что это в моей власти. И все же я не воспользуюсь этой возможностью, потому что на ваше место может прийти человек менее порочный и злобный, а у вас появится время подумать о своей душе и спасти ее от адских мук, которых она, несомненно, заслуживает.
— Прекратите свои насмешки! — сердито перебил его Сесил. — Неужели вы еще не удовлетворены?
