откопал злополучный документ — доказательство роковой ошибки, совершенной в далекой юности.
— Не хотелось бы предавать гласности содержание этого документа, верно? — спросил Сесил медовым голосом.
— Ну почему же, сэр? — Голос Грэшема звучал ровно и уверенно. — Правда рано или поздно выйдет наружу, не так ли? Разве не об этом говорится в Библии? И что значат тщеславные помыслы и доброе имя одного человека в сравнении с гласом истины? Все это суета сует.
— Не соблаговолите ли вы отправиться в Испанию по моей просьбе, господин Грэшем? — спросил Сесил, и наряду с жесткими нотками Генри послышалась в его голосе некоторая неуверенность.
Наступил решающий момент, и Грэшем это знал. Если он сейчас уступит и признает над собой власть Сесила, которую ему дает порочащий документ, то никогда уже не сможет распоряжаться своей судьбой, хотя идти наперекор такому могущественному человеку — полное безумие. Сесилу ничего не стоит его уничтожить. И Генри решил сражаться до конца, так как, сделав другой выбор, он бы изменил себе.
— Нет, милорд, я не могу поехать. — Он сделал особое ударение на словах «не могу». «Не могу» не означает «не хочу». — На данный момент у меня есть серьезные причины личного характера, требующие моего присутствия в Англии. Разумеется, если бы речь шла о более срочном деле или если бы от него зависела ваша жизнь, милорд, я бы тотчас отправился в путь по вашему приказу. Сейчас же я прошу вас оказать милость и освободить меня от данного поручения.
Теперь, если Сесил освободит Генри от поручения, это будет выглядеть как высочайшая милость с его стороны и в то же время означать, что Грэшем не склонил головы и не поддался на шантаж.
Генри взял документ и аккуратно положил его на стол среди множества прочих бумаг. Его слова давали Сесилу шанс сохранить лицо, вот только захочет ли он им воспользоваться?
Наступило долгое молчание.
«Интересно, он обдумывает мои слова или наслаждается причиненной болью?» — размышлял Грэшем.
Наконец Сесил пошевелился и с брезгливым видом взял документ двумя пальцами, как нечто омерзительное.
— Очень жаль, сэр. Ваша кандидатура подходит во всех отношениях, но не сомневаюсь, что появятся и другие предложения, которые вы примете с большей готовностью, когда я, как вы изящно выразились, «окажу свою милость».
— Милорд, ваше милосердие действительно не знает границ, — галантно ответил Грэшем, а Сесил смерил его взглядом ястреба, охотящегося на мышь.
Генри прекрасно понимал, что одержать победу не удалось. Меч занесен над его головой, и никто не собирается вкладывать его в ножны. Просто удалось добиться короткого «вооруженного перемирия», и теперь Сесил может играть с ним, как жестокий мальчишка с пойманной мухой. Вскоре после этого разговора Грэшем с энтузиазмом выполнил несколько опасных поручений Сесила, записывая все сведения не только о них, но и о других делах милорда еще со времен Уолсингема.
Кульминация наступила во время мятежа Эссекса. Сесил имел обыкновение брать верх над людьми, к которым природа проявила завидную щедрость, наградив их крепким здоровьем, красотой и способностью к выживанию, чего так не хватало ему самому. В течение многих лет он вел беспощадную борьбу с дерзким красавцем Робертом Девере, вторым графом Эссексом, обладавшим, помимо древней родословной, неотразимым обаянием и прекрасным телом, служившим предметом вожделений всех дам при дворе, включая саму королеву. Однако это ему не помогло. Эссекс не устоял против изощренного и жестокого ума своего противника, не гнушавшегося самыми безнравственными методами борьбы, и Сесил одержал победу над соперником, как и над всеми, кто имел неосторожность стать у него на пути. После глупого, изначально обреченного на неудачу мятежа Эссекса отправили на плаху, и Сесил получил неограниченную власть при дворе. Голова бедняги Эссекса до сих пор красовалась на Лондонском мосту. Теперь в стране остался только один Роберт, и им был Роберт Сесил.
Впереди показались стены Лондона, и Генри сбавил темп, так как дорога становилась все более многолюдной. Он усмехнулся, вспоминая свою роль в мятеже Эссекса. Вернее, он позаботился о том, чтобы мятеж угас, не успев разгореться, и шуму от него было не больше, чем от мушкетного выстрела. Грэшем тщательно конспектировал все события, связанные с мятежом, и делал со своих записей копии. В результате получилось занимательное чтиво, и попади оно в руки заинтересованных лиц, головенку Сесила насадили бы на копье по соседству с головой Эссекса. Генри пережил один из самых счастливых моментов в жизни, когда представил Сесилу копию отчета о мятеже, где присутствовали неопровержимые доказательства его предательства. Желая добить противника, Грэшем небрежно обронил, что копии отчета и многие другие документы хранятся в различных тайниках по всей Англии, а также в архиве самого папы римского. Они будут храниться там, пока их не заберет сам Генри. Взять же их раньше срока можно только в случае смерти Грэшема. При этих словах лицо Сесила покрыла мертвенная бледность. Впервые за все время их знакомства ему изменило обычное самообладание. Подвалы Ватикана были одним из немногих мест, куда Сесил проникнуть не мог. Особую пикантность придавал тот факт, что сам Генри получил доступ к уникальному хранилищу документов, выполняя грязные поручения Сесила в Италии. Забавно, что справедливость восторжествовала таким романтичным образом.
Существовала еще одна причина, по которой Генри ненавидел Сесила. Два года назад он предал дружбу единственного человека, которого Грэшем называл господином, и дал против него свидетельские показания. Сэр Уолтер Рейли был величайшим из всех людей, которых знал Генри. Ученый и поэт, отважный солдат и бесстрашный моряк, блестящий придворный и человек незаурядного ума, он спас Грэшему жизнь. Когда изменчивое колесо фортуны вознамерилось погрузить Рейли в бездонную пучину, он обратился за помощью к друзьям в надежде, что они помогут ему выбраться из трясины придворных интриг. Сесил предал его, и Рейли судили по сфабрикованному делу с такой предвзятостью, что это вызвало возмущение во всей Европе. И вот теперь этот величайший из людей медленно умирает в Тауэре, страдая от жестокой лихорадки. Жена Рейли помогла вырастить хилого отпрыска Сесила. Воспитывая его вместе со своим жизнерадостным крепышом, она старалась вдохнуть жизнь в это чахлое создание. В благодарность за заботу о своем заморыше Сесил отправил всю семью в Кровавую башню лондонского Тауэра. Грэшем мог понять человека, поступившегося своими принципами, но простить того, кто предал своих друзей, было выше его сил.
Показались башни дворца Уайтхолл, где жил Сесил. Его запутанные коридоры словно являлись отражением предательски изменчивой и сложной натуры человека, властвовавшего при дворе. Наступил момент затишья перед бурей, краткий миг перед началом большой авантюры, когда время останавливается, как бы давая человеку последний шанс свернуть в сторону. Лошадь Грэшема вдруг стала посреди дороги, и он мягким движением направил животное вперед. В этом ненадежном и зыбком мире Генри был уверен только в двух обстоятельствах: своей ненависти к Сесилу и пагубности любого его задания. Он также знал, что не сможет отказаться от волнующих кровь предложений милорда или добровольно подвергнуть себя риску из-за сведений, которые, возможно, ему откроются.
Грэшем въехал во двор, вымощенный булыжником, передал лошадь угрюмому слуге и с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы. Он не сомневался, что на сей раз речь пойдет о католиках, и это пугало. Генри меньше всего хотелось браться за дело, где замешаны католики, и на это имелись веские причины. Его самого, незаконного сына сэра Томаса Грэшема, вскормила грудью и воспитала католичка, и Генри с младенчества помнил тихое постукивание четок у уха. Поручения, связанные с делом Марло, мятежом Эссекса и казнью бедняжки Марии Стюарт, не говоря уже о делах, касающихся Непобедимой армады, не оставили на душе горького осадка. Что до католиков, то здесь дело обстояло иначе, и воспоминания были самыми печальными. В начале своей карьеры Грэшем познакомился с католическим священником, который оказался лучшим из всех людей, встреченных на его пути. Настоящий святой, сошедший на грешную землю. И вот, несколько месяцев спустя, Генри стал свидетелем его казни. Беднягу подвесили за шею и терпеливо ждали, пока он наполовину задохнется, потом у него вырвали из груди сердце и разрубили тело на четыре части. С тех пор для Грэшема, усомнившегося в связи с этим случаем в существовании Всевышнего, предсмертные вопли истерзанного существа стали единственным языком, одинаковым и для католиков, и для протестантов. В обеих религиях нанесение увечий человеческому телу приравнивается к жертвоприношению, что осуждается христианством в целом.
