гостей.
«Кабанчик! – усмехнулся про себя Святой. – Выдрессировали в какой-нибудь охранной фирме, может, на стажировку в Штаты свозили, а потом продали втридорога с лучшими рекомендациями Бодровскому. Демонстрирует собачью преданность, но толку от него, как от огородного пугала. Годится только, чтобы уличных бандитов бицепсами отпугивать. Но не стоит задевать самолюбие мальчика. Пускай мнит себя начальником императорской гвардии».
Святой не корчил из себя гордеца. Споро подхватив кожаный чемодан, выставленный взопревшим на солнцепеке шофером, он направился в дом, но был остановлен раздраженным окриком Бодровского:
– Вы носильщик или переводчик? За что вам деньги платят?
Святой остановился, роняя чемодан:
– Я?!
– Запомните, персонал действует по моему распоряжению. Запомните и переведите остальным! – рокотал басом Бодровский.
Уловив раздраженную интонацию постояльца, Стерлинг попытался разрядить конфликтную ситуацию, пригласив приехавших осмотреть сад, насладиться великолепной лазурной линией горизонта. Вышколенные горничные испарились.
Призвав на помощь все свое самообладание, Святой ровным голосом произнес:
– Мы не в России, господин Бодровский, и вы не удельный помещик, распоряжающийся крепостными. Будьте чуточку повежливее.
Огорошенный неожиданной отповедью, финансовый воротила, привыкший к беспрекословному подчинению, запыхтел от натуги, раздувшись, как индюк в брачный период. Его брюшко заколыхалось, будто он собирался заняться чревовещанием. Лоснящиеся, гладко выбритые щеки Бодровского обрели багровый оттенок.
«Ух, как тебя развезло! – немного злорадствуя, подумал Святой. – Приучила поганая российская действительность людей ни в грош не ставить. Учись, господин Денежный мешок, уважать права личности. В чужой монастырь со своим уставом не суются!»
Чем дальше, тем комичнее становилась сцена.
Деликатный англичанин, скроив озабоченную физиономию, разглядывал безоблачное небо. Супруга Бодровского в знак солидарности с мужем астматически дышала, не находя слов. Шофер лимузина, смуглолицый итальянец, полировал платком лакированный козырек форменной фуражки.
– Парень, ты и борзеешь…
Московский говорок резанул ухо Святого.
«Кабанчик решил порезвиться», – понял он.
В телохранителе прорезалось чувство долга. Насупившись, Толя жонглировал буграми мышц, при этом цедил слова на приблатненный манер, через выдвинутую нижнюю губу:
– …и рога в загранке выросли?
Желваки величиной с грецкий орех играли на скулах раздухарившегося охранника, подбадриваемого молчанием шефа.
Он подошел к Святому, ткнул ему пальцем в грудь, а другую руку положил на плечо.
– Приятель, не в службу, а в дружбу убери свою конечность, – миролюбиво, но вместе с тем интонацией предупреждая о возможных последствиях, попросил Святой.
Шея телохранителя начала набухать, точно пожарный брандспойт под напором воды, глаза округлились.
«Какие халтурщики таких олухов готовят? Стоит раскорячившись, корпус открыт, бей – не хочу. Подкачали парня на тренажерах, азам рукопашного боя подучили, а настоящей техники, по-видимому, нет. Ситуацией не владеет. Глоткой берет».
Желание проучить наглого выскочку становилось непреодолимым. Охамевший молодчик, подбадриваемый молчаливым невмешательством Бодровского, дернул Святого за ворот рубашки:
– Надо попросить прощения у Платона Петровича!
Пуговицы, вырванные с мясом, отлетев горошинами, сгинули в траве.
– Ты, парень, не выкалывайся! Тебе бабки за услуги платят… – Ребром ладони охранник постукивал по предплечью Святого.
Назревала драка. Но омрачать приезд гостей банальным мордобоем Святой не желал. Однако спускать на тормозах жлобские выходки лощеного кабанчика он тоже не мог.
– Анатолий, я умоляю, не навредите молодому человеку! – пискнула супруга промышленника, водружая на длинный нос солнцезащитные очки.
– Будьте спокойны, Ольга Григорьевна! – с улыбкой от уха до уха ответил телохранитель.
Коротким, как выстрел, взглядом Святой извинился перед стариком. Его жесткие, словно стальные прутья, пальцы нажали на болевые точки у подмышки и на шее телохранителя. Древнее искусство «жалящего прикосновения», переданное Святому одним степным мудрецом, кочевавшим в забайкальских просторах, было бескровным, но безжалостным способом укрощения самого свирепого противника.
Улыбка застыла на лице охранника, брови изогнулись дугой, поднявшись чуть ли не к макушке, руки беспомощными плетями свесились по бокам, а из уголков рта двумя ровными струйками потекла слюна. Телохранитель нечто промычал голосом обреченного на заклание животного. Сделал три шатких шага к лимузину.
– Что… что происходит? – истерически завизжала супруга миллионера.
Сам Бодровский, будто под гипнозом, наблюдал за маневрами несчастного охранника, а тот, парализованный почти неприметными прикосновениями, продолжал вытанцовывать заплетающимися ногами сумасшедший кордебалет. Мокрыми вывернутыми губами Анатолий издавал нечленораздельные звуки, сопровождая невнятицу фонтаном брызг слюны.
«Теряю навыки. Обленился… – Огорчению Святого не было предела. – Учитель, старина Ульча, был бы очень недоволен. Нечисто кабанчика обработал. Теперь боль идет по позвоночному столбу к головному мозгу. Верхние точки не дожал. Бедолага Толик, сочувствую, но извини, практики не было».
Высший пилотаж жалящего прикосновения состоял в мгновенном отключении сознания человека. Импульсы, посланные одновременно разными болевыми точками, достигали мозга, срабатывающего по принципу предохранительных пробок электросети. Чтобы не допустить разрушения всей системы, то есть организма, мозг отключался на время, принимая удар на себя. Но с телохранителем получилось так, что импульс из нижних точек опередил болевое послание верхних. Одна волна догоняла другую, а обманутый мозг охранника пытался сопротивляться.
Видимая сторона представления была очень эффектной. Здоровый парень за сотую долю секунды превратился в позеленевшего от страха зомби с нарушенной координацией движений. Казалось, кто-то невидимый, затолкав кляп в рот телохранителя, препарирует его суставы и выворачивает ребра. Глаза Анатолия излучали суеверный ужас первобытного человека, подвергшегося нападению потусторонних сил.
Согнувшись крюком, он постоял, опираясь на капот лимузина обеими руками. Остолбеневший шофер смотрел, как на капоте за считанные секунды образовалось озерцо слюны. Затем телохранителя будто вышвырнуло из катапульты. Совершив прыжок через голову, он грохнулся спиной все на тот же капот арендованного лимузина, засучил ногами, словно эпилептик на пике припадка, и, перевернувшись на бок, скатился под колеса на гравийную дорожку.
Жена Бодровского, посинев от удушья, сдавленно сипела:
– Сделайте что-нибудь!
А вот реакция магната была примечательной. Он наблюдал за конвульсивными подергиваниями телохранителя с холодным интересом римского патриция, созерцающего смерть гладиатора на арене Колизея. Поджатые губы Бодровского таили в себе ухмылку.
Между тем мучения бедолаги достигли вершины. Загребая, как пловец, гравий руками, полупарализованный крепыш подполз к колесу. Чтобы заглушить вопли, рвущиеся из глотки, телохранитель раскрыл рот и всеми зубами впился в покрытую дорожной пылью резину. Только ноги охранника продолжали выбивать чечетку, тело же сантиметр за сантиметром превращалось в кусок неподвижной плоти.
