происходило в последние полчаса в китайском ресторане, строилось, несомненно, по законам нелинейной логики и не поддавалось какому-либо разумному объяснению.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, опасаясь, что Анюта вот-вот растает, превратится в шлейф духов или бумажный острокрылый самолетик.
– Как видишь, ставлю точку во всей этой истории, – сказала она, подходя ближе. Пистолет в ее нежной, совершенной по форме женственной руке казался чем-то чужеродным, воплощением какого-то немыслимого уродства и жестокости. – Все-таки моя версия оказалась правильной.
– Какая версия?
– Разрабатывать надо было не Богуславского, а его дочь, – сказала Анюта, с сожалением глядя на распростертое тело девушки. – В последнее время она сделала колоссальные успехи. Прибрала к рукам почти весь российский бизнес своего папаши...
– Не может быть...
– А она красива, – заметила Анюта, как бы намекая на мое прошлое.
– А где твой муж? – спросил я, возвращая ее в настоящее.
– Лечит псориаз на Мертвом море.
– Анюта, – позвал я ее слабеющим голосом.
– Меня здесь нет. Официально я нахожусь там же, на Мертвом море...
Она исчезла так же внезапно, как и появилась. У меня не было полной уверенности в том, что это была она и она была здесь, а не в Израиле, что моя кровь – это моя кровь, а лежащий рядом труп – не я сам, а Богуславский, пораженный во всех правах и не располагающий более ни собой, ни своим состоянием. Все это никак не хотело укладываться в моей голове. И только присутствие друзей давало какую-то надежду и заставляло предположить: все худшее уже позади.
Все.
Худшее.
Уже.
Позади.
Тогда я еще не знал, что мне предстоит долгое и трудное возвращение – к жене, к разбитому корыту, к своей дочери и к самому себе, к будничной жизни, наконец, такой, какая она есть. Я повторил путь героя неоконченной повести Новалиса, в которой было рассказано о двух влюбленных – Гиацинте и Розенблютхен. В поисках смысла жизни юноша с цветочным именем отправился в Саис, где под покрывалом богини скрывалась истина. Сорвав покров, он обнаружил под ним свою милую, бесконечно любимую, пахнущую домашними пирожками и детскими пеленками Розенблютхен. Со слезами счастья на глазах они бросились в объятия друг друга.
Зайдя к Светлане, чтобы проведать свою дочурку, я уже не мог уйти. Заглянул на минутку – остался навсегда.
А что касается операции «Иравади», то единственным воспоминанием о ней стала нэцке, божество довольствия и счастья, забавная статуэтка, которая служила ключом к странствующей неизвестно где голове Будды...
Примечания
1
О. Мандельштам.
