на «Чертог» – пароход, ходивший вдоль побережья Коны, – чтобы осмотреть дом и убедиться, что он точно такой, о каком мечтал Кеаве.
Дом стоял на горе, видный издалека проплывавшим мимо судам. Над ним вздымался под самые тучи лес, под ним низвергалась к морю застывшая черная лава, и в пещерах на склонах покоились короли былых времен. Вокруг дома пестрым ковром раскинулись цветники, во фруктовом саду с одной стороны росли папайи, с другой – хлебные деревья, а прямо перед домом, со стороны моря, была водружена корабельная мачта с флагом. Дом был в три этажа, с большими комнатами и широкими балконами. В окнах сверкали стекла, прозрачные как вода, ясные как солнечный день. Комнаты были уставлены нарядной мебелью. На стенах висели картины в золотых рамах: большие корабли, и сражения, и прекрасные женщины, и диковинные ландшафты, – во всем мире не сыскать таких ярких красок, как на картинах, которые украшали новый дом Кеаве. А безделушки… безделушки были редкостные: часы-куранты и музыкальные шкатулки, человечки, кивающие головами, книги с чудесными картинками, драгоценное оружие со всех концов света и хитроумнейшие головоломки, чтобы занять досуг одинокого человека. Комнаты были слишком хороши, чтобы в них жить, хотелось только прохаживаться по ним и любоваться, а балконы были такие широкие, что на них мог бы разместиться целый город. Кеаве трудно было решить, что ему больше по вкусу – веранда за домом, где лицо освежал легкий горный ветерок и тешили взор фруктовые сады и цветники, или балкон перед домом, где он мог дышать ветром с моря, и глядеть на круто падающий склон, и видеть «Чертог», когда он проходил здесь раз в неделю, по пути к горам Пеле и обратно в Хоокену, либо шхуны, бороздившие море с грузом леса, бананов и авы.
Осмотрев дом, Кеаве и Лопака уселись на веранде.
– Ну, – спросил Лопака, – всё здесь так, как ты задумал?
– Слов нет, – сказал Кеаве. – Это даже лучше, чем в моих мечтах. Большего и желать нельзя.
– И однако же, – промолвил Лопака, – всё это, быть может, случилось само собой, без помощи духа. Если я куплю бутылку и не получу шхуну, я зря суну руку в огонь. К дал тебе слово, это верно, но думаю, ты не откажешься еще раз проверить, существует ли дух на самом деле.
– Я поклялся, что больше не стану просить ни об одной услуге, – сказал Кеаве. – Я и так слишком глубоко увяз.
– Да я не об услуге говорю, – возразил Лопака. – Я хочу только посмотреть на духа. В этом нет никакой выгоды, значит нечего и бояться. Мне бы только разок взглянуть на него, тогда я поверю, что тут нет подвоха. Пойди на это ради меня, покажи мне духа, и я куплю бутылку.
– Я только одного боюсь, – заколебался Кеаве. – Как бы ты не отказался от покупки, если дух и вправду очень безобразен.
– Мое слово свято, – сказал Лопака. – А вот и деньги.
– Ладно, – согласился Кеаве, – мне и самому любопытно. Так выходи, господин Дух, дай нам на тебя взглянуть!
Не успел он промолвить эти слова, как дух выглянул из бутылки и снова, быстрее ящерицы, юркнул внутрь. Кеаве с Лопакой окаменели. И только с наступлением ночи они пришли в себя и к ним снова вернулся голос, и тогда Лопака придвинул Кеаве деньги и взял бутылку.
– Твое счастье, что я человек слова, – сказал он, – иначе я не коснулся бы этой бутылки и пальцем. Ну что ж, я получу шхуну и малую толику денег на расходы, а потом сбуду эту бутылку с рук, не медля ни минуты, ибо, сказать по совести, вид духа поверг меня в трепет.
– Лопака, – промолвил Кеаве, – не думай обо мне слишком худо. Я знаю, сейчас ночь, и дорога плохая, и страшно ехать мимо пещер в такой поздний час, но скажу тебе честно: я увидел духа и не смогу ни есть, ни спать, ни молиться, пока он здесь. Я дам тебе фонарь, и корзинку для бутылки, и любую картину или безделушку из моего дома, которые пришлись тебе по вкусу… только уезжай немедля и переночуй в Хоокене, в доме у Нахину.
– Кеаве, – ответил Лопака, – другой на моем месте, наверно, обиделся бы, ведь я поступаю, как истинный друг: не отказываюсь от своего слова и беру бутылку, а ночь, и темнота, и путь мимо могил в десять раз опаснее, когда у человека такой грех на совести и такая бутылка в руках. Но я и сам до того напуган, что у меня язык не поворачивается тебя винить. Поэтому я уезжаю и молю бога, чтобы ты был счастлив в своем доме, а мне была удача со шхуной и оба мы после смерти попали в рай, несмотря на дьявола и его бутылку.
И Лопака поехал вниз, к морю, а Кеаве стоял на балконе и слушал, как звенят подковы, смотрел, как движется огонек фонаря по тропинке, которая вилась по склону, мимо самых пещер, где с давних времен покоится прах королей. И он дрожал, и ломал руки, и молился за своего друга, и возносил хвалу господу за то, что сам избавился от беды.
Но наступило ясное, солнечное утро, и на новый дом было так приятно смотреть, что Кеаве забыл свои страхи. День шел за днем, а Кеаве не уставал радоваться. Обычно он проводил время на веранде за домом, там он ел, и спал, и читал выходящие в Гонолулу газеты, но, если к нему приезжал кто-нибудь, он шел с гостем в дом и они осматривали комнаты и картины. И слава об этом доме разнеслась далеко вокруг; по всей Коне его называли Ка-Хале-Нуи – Большой Дом, а иногда – Сверкающий Дом, ибо Кеаве держал китайца, который весь дель только и делал, что мыл и чистил; и стекла, и позолота, и узорные ткани, и картины – всё сверкало, как летнее утро. А сам Кеаве ходил по комнатам и пел песни, так радостно было у него на душе, и, когда мимо проплывал корабль, Кеаве поднимал на мачте флаг.
Так шли его дни, пока однажды Кеаве не поехал в Каилуа повидаться с друзьями. Там его хорошо угостили, а на следующее утро он рано пустился в обратный путь и всю дорогу подгонял коня, очень уж ему не терпелось увидеть свой прекрасный дом. К тому же Кеаве знал, что в эту ночь, единственную в году, мертвецы выходят из могил на склонах Коны, а, спутавшись однажды с дьяволом, Кеаве, понят но, желал избежать встречи с мертвецами. Миновав Хонау-нау, он заметил, что вдалеке кто-то купается у самого берега; ему показалось, что это девушка, но она лишь на миг заняла его мысли. Затем он увидел, как развевается на ветру ее белая сорочка и красный холоку, а к тому времени, как он с ней поравнялся, она уже успела одеться и стояла на обочине дороги, свежая после купанья, и глаза ее сияли добротой. Увидев ее, Кеаве натянул поводья.
