– Иди, Егоров.
Геннадий, совершенно расстроенный от сделанного открытия – отец снова ошибся, вышел из подъезда. Долго стоял у своей машины. Одоева что-то опять дурить начала. Господи! Красивая баба, муж ей под стать – прекрасный человек… Что еще нужно? Живи да радуйся… Нащупал в кармане брюк горстку семечек и защелкал, рассеянно сплевывая кожуру на старые итальянские туфли-плетенки. Сколько лет он в них ходит, а им износу нет – вот настоящее качество! Снова подумалось об отце. Он морально разбит, как бы с ума не сошел. А что, он почти старик, натура творческая, нервная, впечатлительная… Что же делать со всем этим? Сейчас повеситься или в конце недели застрелиться?
И ярко представил, как из разомкнувшейся тьмы выглянул козлоподобный рогатый бес, сказал с подлой усмешкой: «Отдай Игошина, и дело с концом! Все останется шито-крыто, плюс денежки!»
Глубоко вздохнув, Геннадий открыл дверцу и сел за руль. У светофора на проспекте притормозил – красный сигнал. Хотя вокруг не было ни одной машины, Геннадий упорно стоял на месте. Вдруг крупная тень метнулась к нему и настойчиво застучала в окошко. Геннадий дернулся от испуга, сердце забилось в бешеном ритме, давление резко подскочило. Господи, поседеть можно от таких приемчиков!
Он опустил стекло и обомлел – перед ним замаячила толстая растерянная физиономия Самсонова.
– Ты? – пораженно выдавил из себя Геннадий.
– Геннадий Андреевич, надо поговорить.
– Иди к черту! Понял?
– Послушайте, я виноват, очень виноват…
– Машке это скажи, а я поехал.
– Нет, подождите. – Самсонов вдруг протиснулся в окно, вцепившись руками в руль. – Мне необходимо сказать вам очень важное…
– Отце-пи-ись. – Геннадий, пыхтя, пытался оторвать клешни Самсонова, но кабан был неподъемный. – С ума сошел! – выдавил он из себя со злостью.
– Я знаю про Зию! – выкрикнул Самсонов.
– Что? – Геннадий от удивления выпустил поэта из своих рук.
– Я знаю про Зию. Выходите – поговорим.
Чертыхаясь, Геннадий вышел из машины. Кто натрепал этому придурку? Если он знает что-то о причастности отца к смерти Зии, все, пиши пропало, весь город через сутки будет в курсе. Как все плохо!
У тротуара, мигая габаритами, стояла «семерка» Мамонта. Взглянув на нее, Геннадий, ухмыльнулся:
– Уже отремонтировал? Ну, говори, что хотел?
– Геннадий Андреевич, я сегодня был там, у Ондатра. У них какой-то праздник. Читал стихи за деньги. Краем уха случайно уловил их разговор. Против вас что-то затевается. Зию Нуретову, убитую в лесополосе… она как-то связана с вами…
– Что ты хочешь сказать конкретно? – нервно дернулся Геннадий.
– Зия… Она ведь шлюхой была.
– Ты знаешь всех шлюх в нашем городе… А моя дочь хотела за тебя замуж, дура! Молодец, хоть вовремя нас предупредил, что ты только игрался, – у нее еще есть время аборт сделать!
– Аборт? Как – аборт? – побледнел Мамонт. – То есть она сделала аборт? Она убила нашего ребенка?!
– Она сделает аборт.
– Где она?
– У Андрея Андреевича.
Самсонов, вытирая потное жирное лицо платком, вдруг бросился к своей машине.
– Эй, придурок! Что ты хотел мне сказать?
– А, да… – Мамонт затравленно остановился. – Зию Нуретову за три дня до убийства оперировал доктор Калитов. Наверное, это важно для вас…
Резко вывернув, «семерка» Самсонова умчалась в темноту. Судя по всему, Мамонт вновь «воспылал» к Машке. Идиот. Но, с другой стороны, пусть лучше между ними все наладится. Он хоть и дурак, а все-таки крутится. А женится на Машке, Геннадий выбьет из него эту дурь – за ворьем ради их бабок увиваться!
Так-так… Значит, Зию Нуретову кто-то оперировал за три дня до гибели. Зачем? Что у нее там латали? Медэкспертиза не упомянула свежих швов. Доктор Калитов. Ладно, это легко выяснить.
Егоров начал набирать номер на своем сотовом телефоне…
– Алло, Лиза, это я. Спала уже?
– Я знала, что ты позвонишь. Говори.
– Я не по этому поводу…
– Я знаю, что по «этому» ничего не может быть. Говори.
– Есть информация, что покойную Зию Нуретову за три дня до гибели оперировал некий врач Калитов.
– Калитов? Ха-ха! Здорово!
– Слышала о таком?
– Самый дорогой гинеколог нашего города. Ты понял, <I>что</K> Зие делал этот эскулап?!
В груди Геннадия екнуло – есть, сдвинулось с места. Зию прооперировали, чтобы сделать ее снова девственницей! Ай да злодеи, ай да проворные ребята. Но на любую старуху находится проруха. Поистине, язык мой – враг мой! Если бы они не трепали языками в присутствии Самсонова…
– Ты где, Егоров?
– Здесь.
– Поняла. Значит, садись в свою колымагу и вертай обратно. Я знаю, где этот сыч Калитов живет, мы его вынем из постельки и пристрастно с ним поговорим. Позаимствую у спящей Ленки одну из ее фотографий из альбомчика. Может, Калитов ее признает?
– Молодец!
– Не радуйся раньше срока. Жду тебя.
В обратную сторону мчаться было куда приятнее. Сдвинулось дело, пошло! Геннадий лихо затормозил перед Одоевой, визжа шинами об асфальт. Она прыгнула на переднее кресло рядом с ним.
– Поехали!
Калитов Сысой Савельевич жил в одном из престижных районов, недалеко от центра.
– Ну и имя у него, – сказал Геннадий, – не выговоришь. Сысой, да еще Савельевич. Кто его так назвал?
– Родители. Ха! У него родители интеллигентные были. О них как-то местная телекомпания передачу выпустила ко Дню города.
– Померли уже?
– Наверное, если ему шестьдесят семь.
– Откуда ты про него знаешь?
– Он – светило гинекологии. Каждой даме хочется, чтобы ее осматривал суперврач, а не простой заштатный мужичок-извращенец.
– Гинекологи, в твоем понимании – извращенцы?
Лиза неопределенно хмыкнула и вдруг положила руку на руль:
– Все, подъехали, сворачивай в проулок и ставь машину у подъезда.
Геннадий нажал на тормоз, выключил зажигание и фары и спросил, посмотрев на Одоеву:
– А он нас впустит?
– Какой ты, Егоров, пришибленный! Пустит – не пустит… Нам каждая минута дорога, не до сантиментов.
Они вылезли из машины и вошли в освещенный подъезд.
– Ну и люди, лампочки у них горят, – удивилась Лиза. – Во всех нормальных подъездах освещение естественное.
– Ты что делаешь?
