башковитые и когда-нибудь уловку разгадают. Если мы и дальше хотим топить их «коров», нам нужно более убедительное оправдание.
Уотерхауз сочинял оправдания весь конец зимы — начало весны и порядком притомился. Чтобы сочинять их грамотно, нужен математик, хотя задача не вполне математическая. Слава богу, ему хватило ума переписать шифровки из сейфа. Только на них он и держится.
В каком-то смысле это пустая трата времени: оригиналы давно переправлены в Блетчли-парк, где их наверняка расшифровали в первые же часы. Уотерхауз делает это не столько для победы над врагом, сколько чтобы не разучиться думать и может быть, добавить несколько страниц к новому изданию «Криптономикона». Добравшись до Блетчли, он поспрашивает и выяснит, что же было в этих шифровках.
Обычно он не опускается до жульничества, но листки с U-553 совершенно поставили его в тупик. Они зашифрованы не с помощью «Энигмы», однако расколоть их по крайней мере так же трудно. Обычно начинают с того, что по определенным признакам устанавливают, например, что это шифр перестановки или замены, дальше, скажем, что это апериодический шифр перестановки, в которой ключевые элементы постоянной длины используются для шифровки переменных по длине групп открытого текста, или наоборот. Как только ты классифицировал алгоритм, ты понимаешь, как взламывать код.
Уотерхауз не добрался даже до этой стадии. Он сильно подозревает, что сообщения закодированы с помощью одноразового шифрблокнота. Если так, их не прочтут даже в Блетчли-парке, разве что добудут экземпляр шифрблокнота. Он почти надеется услышать, что так оно и есть, и больше не биться головой в каменную стену.
В определенном смысле такой результат означал бы больше вопросов, чем ответов. Немцы считают «Тритон» — четырехдисковую «Энигму» — абсолютно надежной шифровальной машиной. Если так, зачем капитану U-553 понадобился отдельный шифр для каких-то сообщений?
Паровоз начинает тарахтеть, как Палата Лордов. Обитатели Внутреннего Йглма выходят из вокзала и занимают места. По вагону идет старикан, продает вчерашние газеты, курево, леденцы. Уотерхауз покупает всего понемногу. Поезд трогается. Взгляд Уотерхауза падает на аршинный заголовок во вчерашней газете: «В ТИХОМ ОКЕАНЕ СБИТ САМОЛЕТ ЯМАМОТО. АРХИТЕКТОР ПЕРЛ-ХАРБОРА ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ПОГИБ».
— Допрыгались, — бормочет Уотерхауз и, прежде чем читать дальше, распечатывает пачку сигарет. Такое дело надо основательно перекурить.
Тонны смолы и никотина спустя Уотерхауз сходит с поезда и шагает из вокзала станции «Блетчли-парк» в исключительно яркий весенний день. Перед вокзалом цветут цветы, дует теплый южный ветер. Уотерхаузу тошно идти в душный корпус, однако он идет и слышит там, что никому в данный момент не нужен.
Посетив еще несколько корпусов по разным делам, он сворачивает на север, проходит три мили и открывает дверь кабачка «Корона». Здешняя хозяйка, миссис Рамшо, последние три года успешно привечает у себя бездомных кембриджских математиков.
Доктор Алан Матисон Тьюринг расположился за столиком у окна на двух или трех стульях. Поза с виду исключительно неудобна, но, надо полагать, весьма практична. На столике непочатая кружка чего-то красновато-бурого; Алан слишком занят, ему не до пива. В сигаретном дыму прорисован призматический столб света, падающий на огромную книгу. Алан держит ее одной рукой, другая прижата ко лбу, как будто информация поступает со страниц в мозг напрямую, минуя промежуточные стадии. Сигарета зажата между пальцами, столбик пепла опасно навис над темными волосами. Глаза застыли, не смотрят в книгу, устремлены куда-то в даль.
— Изобретаем новую машину, доктор Тьюринг?
Глаза обретают подвижность и поворачиваются на голос.
— Лоуренс, — тихо говорит Алан, идентифицируя лицо. Потом, душевнее: — Лоуренс! — Он с обычной живостью вскакивает и протягивает руку. — Какая чудесная встреча!
— Рад тебя видеть, Алан. — Уотерхауз, как всегда, приятно удивлен, насколько живо и остро Алан на все реагирует.
Еще он тронут искренней приязнью Алана. Алан нелегко сходится с людьми, но уж если дружит, как с Уотерхаузом, то без всякой оглядки на американские или гетеросексуальные представления о мужской сдержанности.
— Ты что, шел пешком от самого Блетчли? Миссис Рамшо, обслужите!
— Да тут всего три мили, — говорит Уотерхауз.
— Садись. — Алан внезапно замирает, хмурится и озабоченно глядит на Уотерхауза. — Откуда ты знаешь, что я изобретаю новую машину? Догадался, исходя из прошлых наблюдений?
— По тому, что ты читаешь. — Уотерхауз указывает на книгу. — «Справочник по радиолампам».
Алан хлопает глазами.
— Мы с ней неразлучны. Ты должен изучить радиолампы, Лоуренс! Без них твое образование неполно. Только подумать, сколько лет я убил на
— Ты про свою машину для дзета-функции? — спрашивает Лоуренс. — По-моему, она была прекрасна.
— Как многие другие
— Это было шесть лет назад. Ты вынужден был обходиться имеющимися технологиями.
— Ах, Лоуренс! Ты меня удивляешь! Если на создание машины по
— Убедил.
— Вот она, новая технология. — Алан демонстрирует справочник, словно Моисей — Скрижали Завета. — Хвати у меня духа ее использовать, я бы построил машину для дзета-функции куда раньше, да и другие в придачу.
— Что за машину ты придумываешь теперь? — спрашивает Лоуренс.
— Я играю в шахматы с неким Дональдом Мичи — и постоянно проигрываю. Однако человек всегда создавал орудия, чтобы расширить свои возможности. Почему бы не построить машину, которая помогает играть в шахматы?[45]
— А у Дональда Мичи тоже будет машина?
— Пусть изобретет свою! — возмущается Алан.
Лоуренс внимательно оглядывает паб. Других посетителей нет, и трудно поверить, что миссис Рамшо — шпионка.
— Не имеет ли это отношения к… — Он кивает в сторону Блетчли-парка.
— Они строят — я помогал им строить — машину под названием «Колосс».
— Мне сразу подумалось, что это твой почерк.
— Она основана на старых идеях, тех, что мы обсуждали в Нью-Джерси, — говорит Алан. Тон резкий, лицо мрачное. Одной рукой он прижимает к сердцу справочник, другой чиркает в блокноте. Уотерхауз думает, что справочник, как ядро на цепи, тянет Алана назад. Работая с чистыми идеями, как положено математику, он бы двигался со скоростью мысли. Однако Алан увлечен воплощением математических идей в физическом мире. Математика, описывающая Вселенную, — как свет, бьющий в окно. Алан выпускает сигаретный дым, чтобы свет стал видимым. Он сидит на лугу, глядит на цветы и шишки, выводит математические закономерности их структуры и грезит об электронных ветрах, реющих между анодами и катодами радиоламп; ветры то затихают, то усиливаются, запечатлевая нечто, происходящее у него в мозгу. Тьюринг не смертный и не бог. Он — Антей. В том, что он соединяет математику с физическим миром, — его сила и его слабость.
— Что такой мрачный? — спрашивает Алан. — Над чем работаешь?
— Те же идеи в другом контексте. — В нескольких словах Уотерхауз итожит все, что сделал за это время для победы. — По счастью, я набрел на что-то по-настоящему занятное.
Алан сразу приободряется, как будто последние десять лет в мире не было ничего занятного и Уотерхауз чудом наткнулся на такую диковину.
