облаками… А внизу люди шумели.
Вася целовал Наташу, вдруг оторвался, подумал — как в Минске… Что же было между двумя ночами?..
Он поглядел на Наташу. Какая она стала красивая! И другая… Может быть, мы сошли с ума, хотим оживить прошлое?.. Ведь прошло четыре года. Она жила другой жизнью. Я для нее чужой…
И о том же рядом думала Наташа: о силе времени, о разрыве. Вася ее смущал — не тот он, суровый… Может быть, они и поймут друг друга, только для этого нужно много, много дней…
Прошел час. Еще было темно. А они уже знали, что не нужно им ни долгих объяснений, ни проверки чувств — они друг друга нашли, узнали и губы, и родинку, и улыбку, и мысли.
— Знаешь, Наташа, почему так легко? Мы все время были вместе, я теперь это знаю…
— А почему не рассказываешь? Боишься, что не пойму?
— Нет, я знаю, что поймешь. Расскажу… Потом… Что-то сегодня кончилось. Я об этом подумал в самолете… Завтра будет десятое мая, обыкновенный день, может быть, ничего в жизни не изменится. А изменится все. Ты думаешь, я могу забыть эти годы? Никогда. Ни людей, ни лес, ни тоску. Но сейчас я думаю о другом: что будет завтра?.. Не знаю, может быть, будет очень трудно, знаю одно — мы будем вместе. У тебя будут твои деревья или колосья, у меня дома. Может быть, со стороны покажется, что ничего не изменилось. А все изменилось. Разве я тебя так целовал в Минске? Я и не знал, что можно так целовать… Мы оба стали другими. У Лермонтова есть стихи: любили, умерли, встретились на том свете и не узнали друг друга. Мы сейчас встретились с тобой в другой жизни; той, прошлой, больше нет, но мы друг друга узнали…
— Я писала тебе, когда ты был в окружении, разговаривала с тобой.
— Я это чувствовал. Вот почему мы друг друга узнали. Расстались — были детьми. А теперь у нас сын… Я не тот, и ты другая… А люблю больше прежнего…
— Вася!.. Васенька!..
— Говорят, большой огонь ветер раздувает…
— Любовь?
— Все. И любовь. И жизнь. И народ… Я, когда летел, думал — что стало с народом, какой он теперь большой. И горе его, и гордость, и путь…
Они подошли к окну. Рассвело. Улицы были пустыми. Розовели дома. И было очень тихо, только в соседнем садике чирикали воробьи. Необычайной была эта тишина — после бури, после залпов, криков, слез. Они не могли говорить. Они теперь и не глядели друг на друга; стояли рядом: Вася держал в своей большой горячей руке руку Наташи. Они глядели на розовеющие дома, на чересчур светлое, большое небо, а может быть, и не глядели, только внимательно слушали тишину глубокого утра. И вдруг оба вздрогнули: кто-то засмеялся — это проснулся Васька-маленький.
