бить лежачего, оскорблять женщин, грабить бедных. Потом они кидали бомбы на Варшаву и обхохатывались. Потом они сожгли Роттердам. В Компьене бесноватый Гитлер хрипел: «задавлю». Они начали убивать заложников. Они сожрали Францию, как именинный пирог. Они давили сербских детей танками. Они обрекли греков на голодную смерть. Они сожгли Белград и оплевали Акрополь. Они пришли в Россию, упоенные своей безнаказанностью. Два с лишним года они грабят, убивают, жгут. Они. Немцы.
В пепел вырядилась земля. Разодраны стены городов. Вор Альфред Розенберг украшает свою квартиру древностями из Новгорода, из Киева. Сожжен Чернигов. Разрушена новгородская София. Разрушен Орел. Разрушена Вязьма. Изуродована Полтава. Оскорблен, изранен Киев. Искалечены сотни городов. Сожжены тысячи сел.
В крови руки каждого немца. За что они убивают? Колхозницу Марию Серову они убили за то, что она была отмечена на сельскохозяйственной выставке. Колю Хоменко за то, что у него нашли портрет Горького. Старика Рашевского за то, что его внучка комсомолка. Младенца Васю за то, что он крикнул ночью.
Они убивали крестьянок. За что? За то, что в лесу были партизаны. Убивали женщин с грудными детьми. А дома сжигали. Я видал такие села в Орловской области, в Белоруссии, в Черниговщине. Остались только старые кладбища с крестами. Люди убиты, хаты сожжены.
Они убивали больных в лечебницах. Они убивали евреев. Они убивали детей без пуль: разбивали детские головы. Я видал в Белоруссии учителя. Его жена была еврейкой. Он белорус. Сначала убили жену. Два месяца спустя пришли за ребенком, за двухлетним Шурой. Его вырвали из рук отца и ударили головой о дерево. Немцы закапывали живых. В Пирятине шевелилась земля. В Витебске земля кричала. Кто из живых забудет этот крик?
Отступая под ударами Красной Армии, немцы уничтожают все. Они хотят завлечь мир в пропасть. Они понимают, что их ждет смерть. Они хотят, чтобы умерли все. Они взрывают города. Факельщики аккуратно жгут села. У немцев нет времени угонять с собой скот. Они убивают коров, овец, свиней. У немцев теперь нет времени уводить советских граждан. Они убивают девушек. На Трухановом острове они убили старух. Они с гордостью говорят: «Это — зона пустыни». Сначала они хотели сделать из всего мира свою колонию, плантации рабовладельцев, немецкую вотчину. Теперь, отступая, они хотят сделать цветущий мир пустыней, пепелищем, громадным кладбищем.
Пойманные, они хнычут. Они ссылаются на приказы. Они клянутся: мы невинны. Палачи прикидываются ягнятами. Факельщики уверяют, что никогда не видели спичек. Палачи твердят, что они нюхали цветы. Рядовой говорит, что его посылал фельдфебель. Фельдфебель ссылается на обер- лейтенанта. Обер-лейтенант цитирует приказы генерала. Генерал коротко отвечает: «Распоряжение фюрера». Они уже понимают, что дело идет к суду. Они хотят спрятаться за спину Гитлера. Они хотят выйти сухими из моря пролитой ими крови. Но есть совесть народов. Есть справедливость. Германия должна быть наказана.
Тех, что пытали, тех, что вешали, тех, что убивали стариков и детей, посадят на скамью подсудимых. Их найдут в немецких погребах. Их найдут на полюсе. Три великие державы поклялись: преступники не уйдут от кары. Их найдут в Патагонии. Их найдут с паспортами марсиан. Их найдут в париках.
Те, что выполняли приказы, те, что повинны в злодейском нападении на двенадцать государств, те, что обстреливали дома Ленинграда, те, что угоняли девушек Украины, те, что морили голодом Грецию и глумились над вольностями Франции, — миллионы немцев узнают расплату. Они не будут в своих пивных пить пиво. Они не будут жрать колбасу в своих Свинемюнде и Швайнфуртах. Они будут отстраивать разрушенные города. Дробить камень. Таскать плиты. Рубить лес. Не хватит крови злодеев и пота грабителей, чтобы искупить содеянное ими.
Семимильными шагами война идет к границам Германии. Трещат немецкие города под тоннами фугасок. Трепещут немцы и немки. Они слышат в ночи шаги богини, древней Немезиды.
У справедливости широко раскрыты глаза. Эти глаза смотрят на Германию, и под холодным взглядом каменеет страна злодеев.
Душа России
Два года тому назад я писал: «Сожмем крепче зубы. Немцы в Киеве — эта мысль кормит нашу ненависть. Мы отплатим им — до конца, чтобы дети их детей суеверно дрожали при одном имени «Киев». Мы освободим Киев. Вражеская кровь смоет вражеский след. Как птица древних Феникс, Киев восстанет из пепла».
Шли долгие и горькие месяцы. Немцы двигались в глубь России. Они дошли до Нальчика, до Сталинграда. Военные обозреватели различных стран гадали, куда пойдут завоеватели: на Ирак или на Индию. Владелец гостиницы в Бад-Киссингене подал заявление о предоставлении ему санаториев Боржома. Кассельские курсы подготовляли зондерфюреров для Башкирии. В финансовых отделах немецких газет указывалось, что «азовские заводы Ф. Круппа» к 1945 году станут на ноги и осчастливят держателей акций. Великая гражданская скорбь камнем лежала в те дни на груди каждого из нас. Среди салютов победы мы не забываем пережитого, мы и не забудем его: оно для нас и горе, и мудрость, и ключ духовной бодрости.
Ночами носятся над миром волны радио — длинные, средние, короткие. Они давно отвыкли от щебета мирных дней. В них клекот, в них все те же слова: контратаки, узлы сопротивления, рокадные дороги, переправы. Теперь на сорока языках они говорят об одном: немцы отступают. Военные обозреватели больше не вспоминают про Ирак. Они смотрят на Днестр, на Буг, на Двину. Зондерфюреры, обученные для устрашения башкиров, включены в маршевые батальоны. Мариупольские акции стали ничего не стоящими бумажками. Владелец гостиницы в Бад-Киссингене, обезумев, кричит своей жене: «Ты увидишь — они придут сюда…» По южной степи мечутся немецкие дивизии. Феникс Киев восстал из пепла. Гитлер пытается утешить немцев: «Враги более чем в тысяче километров от границ Германии». Он плохо считает: куда меньше от Витебска до Восточной Пруссии. Гитлер кричит: «Мои нервы выдержат». Но дело идет к перекладине, и шея Гитлера не выдержит.
Как все это случилось, спрашивает изумленный мир. Мы были в самой гуще событий, мы жили от сводки до сводки, мы сражались и работали, нам некогда было размышлять. Мы знаем теперь, как была окружена шестая германская армия. Мы знаем, чем кончилось наступление немцев на Курск. Мы знаем, что мы гоним недавних завоевателей. Но и мы не задумывались над тем, как все это случилось. Мы знаем, что мы выплыли. Мы знаем, что перед нами зеленый берег победы. Но попытаемся на минуту отойти в сторону, взглянуть на себя глазами истории.
Мы часто говорим и пишем об ослаблении немецкой армии. Мы знаем, что у Гитлера иссякают резервы, что воздушные бомбардировки разрушают его тыл, что два года жестоких боев в России надломили его пехоту. Мы знаем также, что не было подлинных идеалов у армии мешочников и куроедов, что одна дисциплина не может в трудные минуты заменить душевного горения, что немецкий солдат внутренне ослаб и созрел для гибели. Но разве в одних немцах дело? Подумаем о другом: о возросшей силе нашей армии.
Война сложна, темна и густа, как непроходимый лес. Она не похожа на ее описания, она и проще и сложнее. Ее чувствуют, но не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но не чувствуют ее позднейшие исследователи. Вероятно, историк, правильно оценив все значение переправы через Днепр, представит эту переправу иной: он невольно приведет ее в порядок. Он приоденет бойцов, побреет утомленных переходами сержантов, смахнет пыль с гимнастерок офицеров. Он вряд ли увидит людей у костра, которые смутно думают о своих родных избах и которые говорят, что повар заладил кашу и что хорошо бы испечь картошку. Потомки меньше всего себе представят, что именно эти люди без понтонов ринулись на правый берег одной из самых широких рек Европы. Что касается участников войны, эти знают, как выглядит война. Они знают, что четыреста километров с боями — не парад. Они знают, что воюют не только роты, батальоны, полки, но и люди с раздельной биографией, теплой, как клубок шерсти, что каждый боец привязан к родине своей особой нитью. Но участникам войны нелегко осознать историческое значение происходящего: с них хватит и высоких волнений сегодняшнего дня.
