– Да тут такое дело, – начал он, утирая плечом кровь, сочившуюся из разбитой губы, – мы с невестой и ее братом приехали в Ялту двадцать первого апреля, и на следующий день пошли в кафе... Ну, я выпил лишнего, нашло что-то на меня, решил отойти к морю и успокоиться. А когда вернулся...
Рассказ арестованного прозвучал на редкость путаным – что, впрочем, в теперешней ситуации выглядело вполне естественным. И, судя по всему, совершенно не заинтересовал милиционеров.
– ...Возвращаюсь домой – никого нет. – Вдохнув побольше воздуха, чтобы продолжить, Илья взглянул на опера, но тот перебил:
– Складно врешь. Но мы все равно проверим. Ладно, грузим его в машину – и в ИВС.
Вот уже полтора часа Илья Корнилов сидел в так называемом «стакане» – микроскопической одиночной камере изолятора временного содержания ялтинского ГОВД. «Стакан» – не постоянная камера; сюда арестантов помещают на несколько часов перед первым допросом. Делается это, как правило, для того, чтобы сломать у допрашиваемого волю к сопротивлению. Человек, еще недавно наслаждавшийся жизнью на воле, оказывается в четырех стенах, где и ноги-то вытянуть невозможно! В голове невольно крутятся вопросы: «будут бить или нет?», «что ментам известно?», а главное – «какую статью предъявят?» После нескольких часов такого вот сидения клиент и созревает для беседы со следователем. И уж на первом же допросе после «стакана» он нередко рассказывает даже больше, чем от него требуется.
Регистрация, шмон, медосмотр, изъятие и опись вещей, фотографирование в анфас и профиль, снятие отпечатков пальцев – все это оставалось позади. Психика ветерана кавказских войн отличалась тренированной стабильностью: сидение в «стакане» не сломило Корнилова, а наоборот, дало возможность собраться с мыслями, проиграть в голове возможные варианты беседы, предугадать вопросы и, как следствие, детально продумать собственные ответы...
Мерзкий лязг металлической двери – на фоне ярко освещенного проема возник рельефный силуэт сержанта.
– На выход!
Спустя несколько минут арестованного ввели в кабинет начальника городского угро. Сидевший за столом сыскарь что-то старательно записывал. И лишь спустя минут пять, оторвав глаза от бумаг, хозяин кабинета в упор посмотрел на Илью.
– Так вот как, оказывается, ты выглядишь, – произнес он недобрым голосом. – А я тебя совсем другим представлял...
Илья промолчал – теперь главным было не дать втянуть себя в отвлеченный разговор «каким ты меня представлял и каким же я оказался», а, дождавшись конкретных вопросов, заявить об исчезновении Ксюхи и Мити.
– Ну, что делать будем? – закурив, милиционер придвинул подследственному пачку сигарет – мол, угощайся. – Что, не куришь? Или западло такие дешевые курить? А ты вообще что предпочитаешь? – неожиданно спросил мент.
Корнилов не ответил.
– «Кэмел», значит... – Достав из выдвижного ящика стола початую пачку сигарет, изъятую у арестанта при обыске, милиционер протянул ее собеседнику. – Забирай, мне чужое не нужно. Ладно... Короче, Корнилов Илья Сергеевич, давай, колись.
– В чем? – поинтересовался арестованный.
– Я тебе сейчас оформлю явку с повинной, ты все подпишешь и пойдешь к себе в камеру. Я скажу, чтобы тебе лучшую выделили, с видом на море и без надоедливых соседей, которые будут тебя расспрашивать, зачем ты столько красивых девушек убил и изнасиловал. Статьи у тебя очень тяжелые, но, может быть, суд, учитывая чистосердечное признание, и пойдет тебе навстречу...
– Не понимаю... Что вам от меня надо?
– Вот это уже другой разговор. Обвиняют тебя в следующем: в изнасиловании и зверском убийстве официантки ресторана «Красный лев» гражданки Красильниковой Светланы, произошедшем предположительно в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля, в изнасиловании и зверском убийстве несовершеннолетней Скворцовой Татьяны, произошедшем предположительно в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля, в попытке изнасилования ученицы ливадийской школы-интерната, несовершеннолетней Кругловой Екатерины, случившейся вечером двадцать второго апреля... Достаточно? А то у нас на тебя еще есть...
– Тут какая-то ошибка, – пробормотал Илья, из последних сил сдерживаясь, чтобы не взорваться. – Я-то в Ялту только двадцать первого апреля приехал... С невестой и ее братом. Как я мог убить какую-то Красильникову в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое? Вон, можете у моей квартирной хозяйки спросить, когда мы в Ялте появились.
– Ее свидетельские показания уже сняты, – мент постучал карандашиком по папке уголовного дела. – Действительно, в квартиру ты въехал двадцать первого апреля. Но это не значит, что в Ялту ты тоже приехал двадцать первого, а не раньше. Мог ведь и в другом месте жить, до того, как эту квартиру снял... Специально, чтобы нас с толку сбить. Кстати, адресок не назовешь?
– Вы что... действительно меня за маньяка считаете?
– Считать тебя убийцей может лишь суд. Мы же вправе только подозревать. Но оснований для этого у нас более чем достаточно.
– Но ведь... это не я! – выдавил из себя Илья, обескураженный пристрастностью собеседника.
– Все так говорят... до поры до времени, пока к стене не припрут. Потому еще раз предлагаю оформить явку с повинной, по-хорошему. Зачем нам друг другу нервы мотать? Отпираться глупо и бессмысленно. Следствие располагает неопровержимыми доказательствами твоей вины.
– И какими же, интересно? – медленно закипая, поинтересовался Корнилов.
– Свидетельскими показаниями одной из потерпевших, которую ты так и не смог убить. Кстати... ты машину водить умеешь? – как бы невзначай бросил хозяин кабинета.
– Допустим, умею... А что?
– Да ничего, просто так спросил, – удовлетворенно бросил сыскарь, но Илья, всецело занятый сообщением о каких-то «свидетельских показаниях», не придал значения этому вопросу.
– И кого это я не прирезал?
– Узнаешь еще, – уклончиво пообещал начальник угро и, выдвинув ящик стола, положил перед Ильей листок бумаги. – А пока почитай вот это...
– «За совершение особо тяжких преступлений разыскивается мужчина, – полушепотом начал Илья. – Приметы: возраст – 25–30 лет, рост – 180–185 см, телосложения плотного, волосы русые, прямые, стрижка короткая, глаза серые... Особая примета: предположительно, на левой руке отсутствует большой палец...»
Справа от текста помещался портрет-фоторобот: при некотором воображении в нем действительно можно было бы узнать Илью.
– Пальцы у меня все на месте, – немного успокоившись несходством главной приметы, Корнилов протянул собеседнику обе руки.
– Это неважно, – отрезал сыскарь, едва взглянув на руки Ильи. – Видишь, там написано: «предположительно».
– Да и рост у меня не 180–185, а 190, – напомнил подследственный. – Проверяйте.
– Рост тоже указан приблизительный... Потерпевшая, дававшая показания, могла и ошибиться.
– А может, она и во всем остальном ошиблась?
– Не думаю.
– Гражданин начальник, – Илья закусил нижнюю губу, пытаясь найти еще хоть какие-нибудь контраргументы. – Я ведь не один в ваш город приехал, а с невестой и ее братом...
– А вот врать нам не надо, за вранье ответишь, – строго перебил начальник угро, – мы уже беседовали с твоей квартирной хозяйкой. Никакой девушки и инвалида она в глаза не видела...
Корнилов вспомнил: а ведь действительно, когда он снимал квартиру через курортное бюро, то беседовал с хозяйкой сам, попросив Оксану и Митю подождать у троллейбусного вокзала (одиноким мужчинам жилплощадь сдают куда охотней). И договор подписал от себя лично. И ключи от квартиры получил прямо в бюро. Вот потому свидетельства квартирной хозяйки были теперь лишь во вред
