Лодка проскользнула под нависающей кормой каждого из трёх кораблей. Средний был почти закончен, оставалось лишь покрыть его пышной резьбой, краской и позолотой. У двух других ещё обшивали досками корпус.
За кораблями взглядам открылся пирс. В его конце сидел на перевёрнутом бочонке человек в простой чёрной одежде. Он жевал пирог и читал Библию. Завидев лодку, человек аккуратно отложил и то, и другое, встал и протянул руку, чтобы поймать брошенный лодочником конец. В мгновение ока он сотворил великолепный узел, пришвартовав лодку к чугунной тумбе на пирсе. И сам узел, и безупречная сноровка должны были явственно показать всем и каждому, что перед ними избранник Божий. Чёрное платье — грубое, шерстяное, без всяких изысков — было в опилках и пакле. По мозолистым рукам и умению вязать узлы Даниель заключил, что это такелажный мастер.
На берегу колеи и мостки образовывали миниатюрный Лондон из улиц и площадей, только место домов занимали штабеля брёвен, бухты каната, тюки пакли и бочки со смолой. Вдоль склада под открытым небом, очерчивая восточную границу верфи мистера Орни, тянулась общественная дорога, которая переходила в лестницу на Лавендер-лейн, ближайшую к реке улицу в этой части Ротерхита.
— Храни вас Бог, брат, — обратился Даниель к такелажному мастеру.
— И тебя… сэр, — отвечал тот, оглядывая его с ног до головы.
— Я доктор Уотерхауз из Королевского общества, — сознался Даниель, — звание для грешника высокое и громкое, и не много почестей стяжало оно мне средь тех, кого прельстили удовольствия и лживые посулы Ярмарки Суеты. — Он глянул через плечо на Лондон. — Так можете меня именовать, коли желаете, для меня же наибольшая честь — называться братом Даниелем.
— Хорошо, брат Даниель, а ты, коли так, зови меня братом Норманом.
— Брат Норман, я вижу, что ты показуешь пример усердия тем, кого влечёт обманный блеск Праздности. Это я понимаю…
— О, брат Даниель, среди нас много добросовестных тружеников, иначе как бы мы справлялись с работой?
— Воистину, брат Норман, однако ты лишь усилил моё недоумение: никогда не видел я верфи столь большой и в то же время столь малолюдной. Где все остальные?
— Что ж, брат Даниель, должен с прискорбием тебе сообщить, что они в аду. Во всяком случае, в таком месте, которое в нашей юдоли скорбей ближе всего к аду.
Первой мыслью Даниеля было «тюрьма» и «поле боя», но это представлялось малоправдоподобным. Он уже почти остановился на «борделе», когда с другой стороны Лавендер-лейн донеслись громкие возгласы.
— Театр? Нет! Медвежья травля, — догадался он.
Брат Норман молитвенно прикрыл глаза и кивнул.
Заслышав крики, мастеровые, которые перекусывали неподалеку, встали и кучкой двинулись к лестнице. За ними на почтительном отдалении следовали двое русских, примеченные Дэниелем раньше. Теперь, не считая брата Нормана, на всей верфи осталось пять или шесть работников.
— Я поражён! — вскричал Даниель. — Неужто в обычае мистера Орни останавливать работу средь бела дня, чтобы его мастеровые могли поглазеть на кровавое и постыдное зрелище? Удивляюсь, как здесь вообще что-нибудь делается!
— Я — мистер Орни, — любезно отвечал брат Норман.
Сорок лет назад Даниель от стыда бросился бы в реку. Однако события последних месяцев научили его, что даже от такого унижения не умирают, как бы иногда ни хотелось. Надо было стиснуть зубы и продолжать. Он больше опасался за лодочника, который привёз его сюда и внимательно слушал весь разговор; у славного малого был такой вид, будто он сейчас рухнет с пирса.
— Прошу меня извинить, брат Норман, — сказал Даниель.
— Не стоит, брат Даниель; ибо как нам приблизиться к Богу, если не внимая справедливым обличениям добрых собратьев?
— Истинная правда, брат Норман.
— Не ведал бы ты, о сын Дрейка, что смеха достоин в парике и платье блудничем, когда бы я с любовию не раскрыл тебе глаза.
Новый взрыв голосов с Лавендер-лейн напомнил Даниелю, что, как всегда, нераскаянные грешники получают от жизни больше радостей.
— Я ознакомил работников со своим взглядом на подобного рода забавы, — продолжал брат Норман. — Несколько наших собратьев сейчас там, раздают памфлеты. Лишь Господь может их спасти.
— Я думал, вы — такелажный мастер, — сказал Даниель, как болван.
— Дабы служить примером на верфи, надо быть искусным во всех корабельных ремёслах.
— Понятно.
— Медвежий садок — вон там. Два пенса с человека. Прошу.
— О нет, брат Норман, я пришёл не за этим.
— Зачем же ты пришёл, брат Даниель? Затем лишь, чтобы поучить меня, как мне лучше управляться с делами? Желаешь ли проверить мои конторские книги? До вечера времени ещё много.
— Благодарю за любезное предложение, но…
— Боюсь, у меня под ногтями грязь, и тебя это коробит. Если ты согласишься прийти завтра…
— Ничуть, брат Норман. У моего отца, контрабандиста, подряжавшего на работу пиратов и бродяг, часто бывала грязь под ногтями после того, как мы всю ночь грузили неуказанный товар.
— Отлично. В таком случае, чем я могу быть полезен тебе, брат Даниель?
— Надо погрузить эти свёртки на тот из трёх кораблей, который, с Божьей помощью, первым отплывёт в Санкт-Петербург.
— Это не склад. Я не могу принять ответственность за то, что случится с грузом, пока он на моей верфи.
— Не страшно. Вора, его похитившего, будет ждать глубокое разочарование.
— Нужно разрешение господина Кикина.
— Это который?
— Маленького роста. Подходи к господину Кикину спереди, держа руки на виду, не то высокий тебя убьёт.
— Спасибо за совет, брат Норман.
— Пожалуйста. Господин Кикин уверен, что Лондон кишит раскольниками.
— Кто это такие?
— Судя по мерам предосторожности, которые принимает господин Кикин, раскольники — своего рода русские гугеноты, огромные, бородатые и умеющие далеко бросать гарпуны.
— Сомневаюсь, что я подхожу под это описание.
— Бдительность лишней не бывает. Ты можешь оказаться раскольником, вырядившимся в престарелого щеголя.
— Брат Норман, сколь отрадно мне быть вне удушливой атмосферы чопорной лондонской учтивости.
— На здоровье, брат Даниель.
— Скажи, слыхал ли ты о торговом корабле под названием «Минерва»?
— О легендарной «Минерве»? Или о настоящей?
— Я не слышал никаких легенд. Уверяю, интерес мой чисто практический.
— Я видел «Минерву» в сухом доке, сразу за поворотом реки, две недели назад, и могу сказать, что это не та, о которой гласит молва.
— Не понимаю, брат Норман. Мне недостает знаний касательно «Минервы», чтобы разгадать твою загадку.
— Прости, брат Даниель, я думал, ты также сведущ в морских легендах, как и в руководстве верфями. Французские моряки смущают легковерных, утверждая, будто некогда существовал одноименный корабль, обшитый до ватерлинии золотом.
— Золотом?!
— Которое можно было увидеть только при сильном крене, например, когда свежий ветер дует с
