блекторрентского полка двадцать лет, — сказал Боб.
— Брось говниться! — отвечал Дэнни, но Джимми, спрыгнув с лошади, сказал:
— Это ты брось валять дурака, братец мой. Дядя Боб думает, что оказывает нам услугу, чтобы нас повесили, как дезертиров, а не четвертовали на Тайберн-кросс.
На Дэнни это произвело сильное впечатление.
— Здорово, дядя. Прости, что зазря обругал. Но как Джимми и Томба не бросили меня, так мы с Джимми не бросим Томбу, чтоб его потрошили в одиночестве, верно, Джимми? Джимми? Джимми? Шеймус Шафто, я с тобой говорю, башка стоеросовая!
— Да, наверное, — отозвался наконец Джимми, — но тяжеленько это: два, чёрт возьми, хороших поступка за две, чёрт возьми, минуты.
— У вас было на дурные поступки двадцать лет, — сказал Боб. — Две минуты вас не убьют.
— Как насчёт двух минут на Тайберне? — подал голос Дэнни.
У Боба стало такое лицо, что Томба расхохотался.
На памяти Даниеля Исаак ни разу не подал виду, что ему больно, пока сейчас они с Лейбницем не взяли его за обе руки и не поставили на ноги. Тут у Исаака сделалось изумлённое лицо, как будто он впервые в жизни испытал физический дискомфорт. Простонав: «О-о-о! A-а!», он зажмурился, скривился, наморщил лоб и замер так надолго, что Даниель заподозрил сердечный приступ с близким летальным исходом. Однако мало-помалу боль, видимо, ушла, и сознание Исаака вернуло себе контроль над нервами, идущими к лицевым мышцам. Теперь он мог принять то выражение, какое хотел: напускного безразличия.
— Это… — Он сделал паузу, чтобы глотнуть воздуха. — Пустяки. Мышцы… около рёбер… были не готовы… к вмешательству… барона фон Лейбница.
— У вас не сломано ребро? — спросил Даниель.
— Я полагаю, что нет, — ответил Ньютон на одном длинном выдохе и тут же пожалел, что произнёс столько слов за раз, потому что теперь вынужден был сделать глубокий вдох. Лицо его снова перекосилось.
— Я схожу за каретой, чтобы вам не идти, — предложил Лейбниц. — Даниель, вы побудете с сэром Исааком?
Даниель остался с Ньютоном, а Лейбниц, который из-за подагры и в лучшие-то времена ходил враскачку, отправился искать карету. Видимо, когда вершина холма взорвалась, лошади умчали без оглядки.
Собственно, «взорвалась» не совсем правильное слово, хотя событие и сопровождалось чередой мелких взрывов. Точнее сказать, вершина вспыхнула и сгорела очень быстро, как будто пожар, которому следовало растянуться на несколько часов, уложился в несколько секунд. В отличие от обычных трущоб, вокруг которых скапливаются отбросы, экскременты, зола, это место, хоть и вполне трущобное в своей бессистемности, было загажено исключительно химическими отходами, по большей части легковоспламеняющимися. Огонь, вызванный пистолетным выстрелом, бежал по засыпанной фосфором земле, пока не наткнулся на жилу: ручеёк фосфорной смеси, берущий начало у одного из котлов. По этому запалу он взбежал наверх и поджёг, а затем и взорвал одну или несколько исполинских медных реторт; взрыв, как порох на ружейной полке, воспламенил большой запас красного фосфора в бывшем амбаре. Амбар исчез с лица земли — не осталось даже обломков. Котлы превратились в оплавленные куски и лужицы меди, частью ещё не застывшие. От перемешанных костей, которые прежде были собакой, конём и всадником, поднимался дым. Всех троих испепелило на месте: своего рода дальнодействие, при котором жар от горящего амбара распространялся в пространстве, как тяготение. Подобно свету, он двигался по прямой. По этой-то причине Ньютон, Лейбниц и Уотерхауз были по-прежнему живы: перекувырнувшись через изгородь, они остались лежать в её тени, вне досягаемости палящих лучей. Сторона изгороди, обращённая к амбару, теперь являла собой стерильный каменный остов с торчащими из него угольными сталагмитами. Противоположная сторона, всего в нескольких дюймах от неё, не изменилась.
Эти и другие впечатления несколько минут полностью занимали натурфилософические умы. Затем внимание Даниеля переключилось на окружающее. До сего момента он не успел толком оглядеться: сперва туман, затем пламя мешали тщательным наблюдениям. Он понятия не имел, где они находятся, знал только, что где-то в Суррее, в возвышенной части Норт-Даунз. Внизу на много миль расстилалась холмистая местность, там и сям торчали церковные шпили. В другой стороне, чуть дальше по дороге, приткнулся сельский домик. Но прежде чем Даниель успел всё это хорошенько увидеть, взгляд его привлекло куда большее здание вдали; оно стояло на холме, охватывая флигелями систему регулярных садов.
— Ну и дворец! — воскликнул Даниель; глупая реплика, но не сказать этого было невозможно. Теперь он видел и аллею, с которой они свернули. Она вела к противоположной, надо думать, парадной стороне дома. — Чей он?
Ньютон только сейчас увидел дом, но не столько удивился, сколько задумался.
— Будь вы тори, вы бы сразу его узнали. Это поместье Болингброк несколько лет назад купил у милорда ***. — Исаак назвал знатного вига, разорившегося вчистую, когда Английский банк особенно впечатляюще лихорадило; история до сих пор была на слуху.
— Я и не слышал, что у Болингброка есть дом в этих краях, — признался Даниель.
— Это потому, что он так сюда и не въехал, — пояснил Исаак, — только постоянно его перестраивал. — Тут он замолчал, чтобы обдумать собственные слова. — Перестройка означает, что по дороге снуют телеги с материалами. Местные жители привыкли…
— Вы хотите сказать, что таким образом можно скрыть деятельность преступного предприятия, расположенного на территории поместья, — подытожил Даниель, желая избавить Исаака от необходимости слишком много говорить, поскольку речь, очевидно, доставляла ему боль. — Поразительно! Мы подозревали, что Джек как-то связан с Болингброком. Но кто бы мог представить, что статс-секретарь допустит такое на своей собственной земле?
— Может быть, не столь и поразительно, — произнес Исаак. — Сам он здесь не живёт. Не так давно мы убедились, что Болингброк даже в зените славы и могущества был куда слабее и уязвимее, нежели мы думали. Вполне возможно, что он не раз прибегал к Джековой помощи. Почему Джеку было не обосноваться на земле, принадлежащей Болингброку и, вероятно, купленной на деньги французского короля?…
Ньютон пожал плечами, давая понять, что нисколько не удивлен, — и тут же об этом пожалел, поскольку движение причинило рёбрам острую боль.
— Я вижу, сюда едет ещё один экипаж. Вероятно, с господами Кикиным, Тредером и Орни. — Даниель замахал кучеру, и тот ответил взмахом руки. — Давайте сядем и подождём их.
— Я лучше постою, — отвечал Ньютон, — чтобы не пришлось снова вставать.
— Куда велим кучеру отвезти нас? — спросил Даниель, надеясь услышать: «К ближайшему врачу».
— Вон к тому домику, — ответил Исаак. — Давайте выясним, чем там Джек занимался. Впрочем, я, кажется, знаю.
— Так я и думал, — произнёс он двадцатью минутами позже, сидя за столом в домике. Даниель, Лейбниц, Орни, Тредер и Кикин стояли вокруг на осколках недавно выбитого оконного стекла. Карету, в которой Даниель, Ньютон и Лейбниц приехали из Лондона, нашли и подогнали к дому; из неё принесли некий ящик с инструментами. Оттуда Исаак извлёк превосходную лупу и теперь изучал в неё улики, найденные на столе.
На втором этаже домика, в спальне, под кроватью, могавки обнаружили трёх людей, не говорящих по-английски: одного пожилого и двух не то сыновей, не то подмастерьев, не то сыновей-подмастерьев. Их пригнали вниз, и Лейбниц узнал в них саксонцев. Они обрадовались, что могут говорить по-немецки, но, услышав, что он барон, оробели ещё больше. Лейбниц беседовал с ними, Кикин (знавший немецкий) слушал, Ньютон изучал предметы на столе. Орни и Тредер, оставшиеся не у дел, стояли рядом. Даниеля изумила разница их выражений: Орни кипел энергией, Тредер был странно растерян и напряжён.
— Прежде чем я сообщу о своих находках, — начал Ньютон, — скажите, барон фон Лейбниц, удалось ли вам что-нибудь выяснить у этих людей?
