надгортанником. Мистер Тредер трёт руки, как будто они озябли — так, наверное, и есть. Подмигивает Даниелю.
Коллизия в углу каким-то образом разрешилась. Все вновь смотрят на взвешивателя. Тот стоит неподвижно, руки по швам, словно за время непредвиденного осложнения не шевельнул и мускулом.
— Сэр Исаак в последнее время сделался столь нелюдим, что поневоле думаешь: он от нас прячется! — говорит мистер Тредер одному из златокузнецов, но так, что слышат все в комнате. — Что ж, через несколько минут его тайны выплывут наружу; можно схорониться от лорда-хранителя королевской печати, но не от этого!
Он кивает на печь.
Даниель вообще-то большой мастер подавлять порывы и сдерживать чувства, знает, что ему подали реплику.
— Мерзавец! — восклицает он и делает полшага вперёд, охлопывая себя в поисках нелепой шпаги, которую нацепил для сегодняшнего торжественного случая. Нащупав эфес, Даниель наполовину выдёргивает клинок из ножен. Все смотрят на него. Мистер Тредер гасит очередную звёздочку, подбрасывает на её место другую и вновь облизывает пальцы.
— Доктор Уотерхауз! — говорит он чуть невнятно, возможно, потому что проглатывает кусочек золота. — Мой старый друг! Вполне ли вы здоровы?
— Я вам не друг, сэр! — вопит Даниель и хочет вытащить шпагу до конца, но более молодые руки уже схватили его за локоть, кто-то встал между ним и мистером Тредером. — Я верный друг сэра Исаака Ньютона, человека, столь преданного королю и своему делу, что он прибыл сюда, несмотря на тяжкий недуг!
Даниель засовывает шпагу обратно в ножны и выходит на открытое место между присяжными и мисс Бартон. Все смотрят на него, кроме мистера Тредера, занятого очередным фокусом.
— Извольте запомнить, сэр, что ваш долг — провести анализ честно и беспристрастно, невзирая на вражду, которую люди вашей профессии питают к сэру Исааку. Лорды совета… — Тут Даниель поворачивается, чтобы указать на боковую комнату. Непривычные ножны бьют его по щиколотке, подсказывая новую мысль. Он цепляется за них ногой, вскидывает руки и падает.
Присяжные с трудом давят смех. В следующий миг их лишают дара речи два очень разных, но равно гипнотизирующих события. Во-первых, Катерина Бартон подбегает к Даниелю и наклоняется ему помочь, так что все собравшиеся могут заглянуть ей за корсаж. Во-вторых, из соседней комнаты стремительно выходит взбешённый Мальборо.
— Что, во имя… — начинает герцог и недоговаривает, засмотревшись в декольте мисс Бартон.
— Пустяки, милорд, просто вспышка сильных чувств, как когда полено в камине пыхнет и летят искры, — говорит мистер Тредер. — Для нас важны только эти искры. — Он двумя руками указывает на кучку золотой крошки. — Если, как я надеюсь, доктор Уотерхауз не пострадал от своих телодвижений, я отвешу двенадцать гран для анализа.
— Со мной… всё в порядке, — объявляет Даниель. — Спасибо, мисс Бартон, — добавляет он, поскольку она только что поставила его на ноги и теперь отряхивает от пыли. — Прошу меня извинить. Продолжайте, мистер Тредер, будьте любезны.
Орудуя пинцетом, мистер Тредер одну за другой отправляет золотинки из кучи на чашку весов. На другую чашку он поставил гирьку в двенадцать гран, доставленную из аббатства. Через минуту весы приходят в движение. Взвешиватель долго и нудно меняет большие кусочки на маленькие, иногда режет их пополам.
Наконец мистер Тредер отходит от стола и воздевает руки, как священник.
— Я утверждаю, — нараспев произносит он, — что в чаше этих весов находится образец, честно отобранный из монет ковчега и весящий ровно двенадцать гран; я приглашаю плавщика определить его пробу.
Выходит Уильям Хам.
Уильям не работал златокузнецом с детства, но, как и прежде его отец, он — уважаемый член гильдии. Даниель думает, что плавщиком его выбрали не случайно: несколько дней назад Уильям смело преградил путь сэру Исааку и королевским курьерам, утверждая, что они не имеют права войти в хранилище и арестовать вклад. Его заслугу оценили. Непреклонный золотых дел мастер постоял за святость английской коммерции в банке, теперь с той же решимостью будет судить продукцию Монетного двора.
Уильям некоторое время совершал приготовления у печи. Теперь он подходит к весам, держа деревянный поднос. На подносе кусок свинца, расплющенный в тонкий неправильный диск, вроде корки от пирожка; форма для пуль, клещи и кубик из белёсого вещества со стороной меньше дюйма. Сверху у кубика округлое углубление. Уильям Хам ставит поднос рядом с весами и наклоняет чашку. Двенадцать гран золота водопадом сыплются в центр свинцового диска. Уильям Хам загибает его края и сминает свинец в ком размером с грецкий орех, кладёт на нижнюю половинку формы, накрывает верхней и стискивает клещами. Получается крохотный шарик, похожий не столько на Землю, сколько на серую щербатую Луну. Уильям кладёт его в выемку купели — так называется кубик из костяной золы. Образец входит плотно, напоминая Даниелю чертёж сферы, вписанной в куб. Уильям забирает поднос и ставит его у печи. Другими клещами убирает купель в печь. Чашечка в первые мгновения серая, затем начинает вбирать жар и отдавать его в виде света. Свинец размягчается и оседает. Уильям Хам смотрит на часы. В купели образуется выпуклая линза жидкого свинца. Зола темнеет, впитывая расплавленные металлы.
На золотой пробной пластине выгравировано: «Этот образец, состоящий из 22 каратов чистого золота и 2 каратов лигатуры в тройском фунте Великобритании, изготовлен апреля 13-го дня 1709». Покойный сэр Исаак Ньютон позволил себе выразить несогласие: он подозревал, что истинная пропорция скорее двадцать три к одному, и златокузнецы нарочно сделали пластину такой, чтобы он с большей вероятностью не прошёл испытание. Так или иначе, суть в том, что гинеи сэра Исаака должны быть почти целиком из золота, с небольшой допустимой примесью низких металлов. Другими словами, из двенадцати гран образца одиннадцать (если верить надписи на пластине) или даже больше (если златокузнецы смухлевали) должны быть чистым золотом. Чтобы проверить это химически, надо отделить золото от не- золота и взвесить. Гильдия златокузнецов давным-давно установила, что когда анализ проводится по этому методу, низкие металлы растворяются в свинце и вместе с ним впитываются в костяную золу, как в губку. Чистое золото остаётся, образуя в выемке купели так называемый королёк, что и происходит сейчас на глазах у Даниеля и присяжных. Хотя процедура вполне обыденная, Даниелю она кажется почти такой же волшебной, как то, что произошло недавно в портшезе. Высвобождение чистого лучезарного золота из тающего свинцового шара напоминает видение, о котором говорила принцесса Каролина.
Если передержать образец в печи, золото начнёт испаряться и потеряет в весе, что нечестно по отношению к директору Монетного двора. Если недодержать, в золоте останется примесь низких металлов, что нечестно по отношению к королю. Сколько продержать купель в печи — тайное знание златокузнецов. Даниель чувствует, что Уильям безмолвно просит совета у остальных одиннадцати присяжных. Когда общее согласие достигнуто, он снова берёт клещи, вынимает купель и ставит на кирпич студиться. Свинцовая обёртка исчезла, купель стала угольно-серой. В выемке королёк — круглое озерцо золота. Звёзды и полумесяцы, украшавшие чёрный небосвод мистера Тредера, алхимически преобразились в солнце. Для взвешивания надо лишь дождаться, когда оно остынет.
Холборн
Холборн должен быть для Джека долиною сени смертной. Возможно, и был бы, сиди Джек лицом к надвигающемуся Тайберну. Однако его везут спиной вперёд, так что смотрит он на оставляемый Лондон. Здесь предполагается символизм: он горестно созерцает свои прошлые дурные дела. Но в данном случае замысел не сработал. Джек — искра, которую тащат через наполненную порохом траншею. Холборн — не долина сени смертной, а бурление неистребимой жизни, выставленное Джеку напоказ, явная помеха в том, чтобы оплакивать былые грехи.
Джек не узнает никого в отдельности, но Лондон как целое знаком ему не хуже, чем престарелому
