шеи, где волосы походили не на волосы, а скорее на младенческий пух, торчащий в разные стороны. Этот мягкий пушок, которому еще только предстояло превратиться в волосы, завораживал меня. Ужасно хотелось наклониться и легонько, совсем легонько куснуть ее за шею, чтобы она проснулась и можно было ее поцеловать, и тогда она опоздала бы в школу, но из головы у меня не шли Джек с Кристой и остальные люди, из которых вышли плохие оборотни. Интересно, если я пойду к школе, получится у меня выследить Джека с моим ослабшим нюхом?
— Грейс, — прошептал я. — Просыпайся.
Она негромко засопела, что, видимо, можно было истолковать как «отвяжись».
— Пора вставать, — повторил я и пальцем пощекотал ее за ухом.
Грейс взвизгнула и шлепнула меня по руке. Проснулась.
Наше совместное утреннее времяпрепровождение уже становилось уютно привычным. Пока сонная Грейс ходила в душ, я засунул в тостер по рогалику для каждого из нас и с горем пополам запустил кофеварку, а сам вернулся в спальню. Слушая, как Грейс фальшиво поет в душе, я натянул джинсы и принялся рыться в комоде в поисках не слишком девчачьих носков, которые можно было бы позаимствовать.
И тут я непроизвольно ахнул. Под аккуратно сложенными носками лежали фотографии. Снимки волков. Нас. Я осторожно вытащил из ящика всю пачку и вернулся к кровати. Спиной повернувшись к двери, как будто был занят чем-то предосудительным, я дрожащими пальцами принялся перебирать фотографии. Видеть их глазами человека было странно. Кое-кого из них я даже мог соотнести с их человеческими именами: тех, что были постарше, они всегда превращались раньше меня. Бек, крупный, крепкий, серо- сизый. Пол, черный и аккуратный. Серый с буроватым отливом Ульрик. Корноухий Салем с вечно слезящимся глазом. Я вздохнул, хотя и сам не понимал почему.
Дверь у меня за спиной распахнулась, впустив в комнату клубы пара, пахнущего мылом Грейс. Вошла и сама Грейс, она положила голову мне на плечо, и я ощутил ее запах.
— Что, себя разглядываешь? — спросила она.
Мои пальцы, перебирающие фотографии, застыли.
— А что, я тут тоже есть?
Грейс обошла кровать и присела лицом ко мне.
— Ну конечно. Тут в основном ты и есть. Неужели не узнал? Ох. Ну конечно, ты и не мог. Расскажи мне, кто есть кто.
Я принялся медленно проглядывать снимки по второму разу. Грейс перебралась поближе ко мне; кровать заскрипела под тяжестью ее тела.
— Это Бек. Он всегда заботился о новых волках. — Впрочем, после меня свежеиспеченных волков в стае было всего двое: Криста и тот волк, которого она инициировала, Дерек. И вообще, я не привык к новичкам младше меня: обычно стая разрасталась за счет других, более старших волков, которые сами находили нас, а не благодаря варварски инициированным новообращенным вроде Джека. — Бек мне как отец.
Мне самому странно было слышать из собственных уст такие слова, несмотря на то, что это была чистая правда. Прежде у меня не было необходимости никому ничего объяснять. Бек взял меня под крылышко, когда я сбежал из дома, и по кусочкам заново собрал мою искалеченную психику.
— Я понимаю, что ты к нему испытываешь, — сказала Грейс, изумляясь собственной интуиции. — У тебя даже голос меняется, когда ты о нем говоришь.
— Правда? — Теперь настала моя очередь изумляться. — И как же?
Она пожала плечами; вид у нее стал слегка смущенный.
— Не знаю. Ты говоришь о нем как-то... с гордостью, что ли. Мне кажется, это очень трогательно. А это кто?
— Шелби, — ответил я без намека на гордость в голосе. — Я тебе о ней рассказывал.
Грейс пристально следила за моим лицом.
При воспоминании о нашей с Шелби последней встрече под ложечкой у меня неприятно засосало.
— Мы с ней по-разному смотрим на вещи. Она считает, что быть волком — подарок судьбы.
Грейс молча кивнула, я был ей очень благодарен, что она не стала углубляться в эту тему.
Следующие несколько фотографий, на которых были сняты Шелби и Бек, я проглядел мельком; потом дошел до фотографии с черным силуэтом Пола.
— А это Пол. Он наш вожак, когда мы волки. Рядом с ним — Ульрик. — Я указал на серого с буроватым отливом волка рядом с Полом. — Ульрик — что-то вроде чудаковатого дядюшки. Он немец. Любит сквернословить.
— Здорово.
— Он прикольный.
Вообще-то следовало сказать «он был прикольный». Я не знал точно, был ли это последний его год или в запасе у него оставалось еще одно лето. Мне вспомнился его смех, похожий на карканье стаи вспугнутых ворон, и то, как упорно он цеплялся за свой немецкий акцент, как будто боялся, что без него перестанет быть Ульриком.
— Тебе нехорошо? — испугалась Грейс.
Я покачал головой, глядя на волков на фотографиях; с точки зрения человека, они казались самыми обычными животными. Моя семья. Я. Мое будущее. Эти фотографии каким-то образом размыли ту грань, которую я пока что не готов был переступить.
Грейс обняла меня за плечи, прижалась щекой, пытаясь утешить, хотя, наверное, даже не понимала, что меня тревожит.
— Как бы мне хотелось, — сказал я, — чтобы ты могла познакомиться с ними в их человеческом обличье.
Я не знал, как объяснить ей, какое огромное место они занимают в моей жизни, их голоса и лица в человеческом облике, их запахи и силуэты — в волчьем. Каким потерянным чувствовал я себя сейчас, единственный из всех в человечьей шкуре.
— Расскажи мне о них, — попросила Грейс; она стояла, уткнувшись лицом в мое плечо, и голос ее прозвучал глухо.
Я погрузился в воспоминания.
— Когда мне было восемь, Бек стал учить меня охотиться. Я ненавидел это занятие.
Мне вспомнилось, как я стоял в гостиной у Бека и смотрел на первые обледенелые сучья, блестящие и переливающиеся на утреннем солнце. Двор казался мне чужой планетой, полной опасностей.
— Почему? — спросила Грейс.
— Я не любил вида крови. Мне не нравилось обижать других. Мне было восемь.
В моих воспоминаниях я был маленький, жилистый, простодушный. Все предыдущее лето я наивно полагал, что этой зимой, с Беком, все будет по-другому, что я не превращусь в волка и буду до скончания века питаться яйцами, которые варил мне Бек. Но когда ночи стали холоднее и даже после самой короткой вылазки на улицу мышцы у меня сводила дрожь, я понял, что очень скоро превращение неизбежно произойдет, да и Бек будет варить мне яйца немногим дольше. Но это не означало, что такая перспектива вызывала у меня радость.
— Но зачем надо было охотиться? — спросила Грейс со своей всегдашней логикой. — Почему нельзя было оставить себе еду на улице?
— Ха. Я задал Беку тот же самый вопрос, и Ульрик сказал: «Ja, и енотам с опоссумами тоже?»
Грейс рассмеялась; моя жалкая пародия на немецкий акцент ужасно ей понравилась.
Моим щекам стало тепло; до чего же здорово было разговаривать с ней про стаю. Мне нравилось, как горят у нее глаза, как подрагивает от любопытства уголок ее губ: она знала, кто я такой, и хотела знать больше. Но это не значило, что я имею право все рассказать ей, ведь она не была одной из нас. Бек всегда повторял: «Единственные люди, которых мы должны защищать, это мы сами». Но Бек не знал Грейс. А Грейс была не просто человеком. Может, она не стала оборотнем, но ее укусили. В душе она была волчицей. Не могла не быть.
— И что произошло? — подстегнула меня Грейс. — На кого ты охотился?
— На кроликов, разумеется, — ответил я. — Бек повел меня в лес, а Пол ждал в фургоне, чтобы
