Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции

мысли эсеров, эти объединения вполне самостоятельны, сами регулируют свое производство и распределение, а члены каждого из них получают одинаковые доходы.

Социализированные предприятия и отрасли промышленности должны управляться коллегиями, состоящими из представителей рабочих и технического персонала в лице профсоюзов, делегатов от потребителей — кооперативов или тех предприятий и отраслей промышленности, которые используют их продукцию, и, наконец, представителей «государства, как общества в целом». Руководители социализированных предприятий и преподаватели высших технических учебных заведений образуют корпорацию, которая представляет кандидатов на замещение ответственных должностей на предприятиях. Представители коллегии, кооперативов, профсоюзов, корпорации составляют Высший совет народного хозяйства.

Роль государства в развитии экономики, таким образом, практически равнялась нулю, ему отводилось лишь представительство. При этом значительная часть предприятий, производящих предметы потребления, исключалась даже из-под контроля «общества в целом», так как фабрики удобрений, мыловаренные заводы и т.п. просто должны были передаваться потребительским обществам с сохранением за государством лишь права на долю в прибыли¹¹⁷. Это была самая настоящая анархо-синдикалистская схема, подтверждавшая правильность марксистского определения представлений эсеров о государстве как «детски-анархических».

Но как быть с «самоуправляющимися ассоциациями», свободными в своей «хозяйственной жизни» и общающимися лишь в целях обмена продуктов и услуг, если надо произвести какие-то работы, выходящие за их пределы? При решении этого вопроса у эсеров наряду с анархо-синдикализмом четко вырисовывается и другая характерная черта мелкобуржуазной революционности — «левизна» и приверженность к мелкобуржуазной уравниловке. Эсеры предлагали решить эту проблему путем милитаризации труда, на основе всеобщей трудовой повинности и создания трудовых армий. Для производства общественно необходимых работ крупного масштаба, по их мнению, следовало ввести: 1) ежегодный призыв на полугодовой срок граждан призывного трудового возраста с зачислением по отбытии этого срока в трудовой запас; 2) краткосрочные для всех без исключения периодические призывы по отдельным категориям… запасных трудовой армии; 3) чрезвычайную мобилизацию для экстренных работ¹¹⁸.

Такая «архиреволюционная» позиция была не случайна, так как увлечение разными формами массовых мобилизаций, отрицание необходимости материальной заинтересованности и уверения в возможности решить все проблемы, опираясь лишь на «голый энтузиазм», свойственны всем течениям мелкобуржуазного революционаризма. Известно, что впоследствии и Троцкий предлагал форсировать строительство социализма, «закручивая гайки» и создавая трудармии, а «левый коммунист» Осинский пропагандировал организацию обособленных военизированных коммун.

В программе эсеров мирно уживались не только анархизм Бакунина и Прудона с трудармиями, но и вообще «левая» фраза с правым социал-реформизмом. И это вполне закономерно, ибо мелкобуржуазный революционаризм, «грозный, надутый, чванный на словах, пустышка раздробленности, распыленности, безголовости на деле», и мелкобуржуазный социал-реформизм, т.е. «прикрытое добренькими демократическими и «социал»-демократическими фразами и бессильными пожеланиями лакейство перед буржуазией», несмотря на кажущееся порой столь резким различие, — две стороны одной медали¹¹⁹.

Проповедуя поддержку и развитие кооперации как способ постепенного высвобождения крестьянства из-под власти денежного капитала, эсеры вообще сползали с позиций революционной борьбы к дюжинному мелкобуржуазному реформизму. В теории революционная фраза, а на практике «беспомощное подхватывание того или иного модного средствица»¹²⁰ — так характеризовал В. И. Ленин сочетание в эсеровской программе уравнительного землепользования и кооперации.

Социалисты-революционеры не могли правильно определить не только роль крестьянства и пролетариата, но и роль буржуазии в революционной борьбе. С одной стороны, они были склонны преувеличивать реакционность буржуазии и на этом основании накануне первой русской революции утверждали, что эта революция не может быть буржуазной, так как опрокинет самодержавие — главный оплот буржуазии. С другой стороны, они приукрашивали буржуазию и затушевывали эксплуатацию ею наемных рабочих.

Отрицая буржуазный характер надвигавшейся революции, эсеры в то же время считали, что она не будет и социалистической, ибо в результате ее победы у власти окажется буржуазия. Они называли ее то просто «социальной революцией», то «социально-революционным переворотом», то «революцией политической (как будто может быть какая-то другая! — Авт.) и до известной степени демократической». Эти пустые фразы свидетельствовали о полном непонимании характера революции и вместе с рассуждениями о «народном социализме» служили «для обхода вопроса о том, какой класс или социальный слой везде в мире за социализм борется»¹²¹.

Даже у части членов эсеровской партии вызывали недоумение заявления о невозможности социалистической революции в сочетании с признанием социалистического характера крестьянского движения. «Одно из двух, — говорилось в «Вольном дискуссионном листке» эсеров, — или мы верим в социалистические, полусоциалистические… общинно-трудовые традиции, воззрения или стремления наших народных масс — тогда мы должны признать их готовность к социалистической революции; или не верим, и тогда мы не верим в самих себя, в самые отправные идеи своего мировоззрения»¹²².

Политический авантюризм эсеров нашел свое выражение в тактике индивидуального террора. Она была заимствована у «Народной воли», и признание ее главным средством революционной борьбы вытекало из неверия в силу массового движения.

Террористическую деятельность эсеры рассматривали не только как средство дезорганизации правительственного аппарата, но и как средство пропаганды и агитации, подрывающей авторитет правительства, и средство самозащиты. При этом они подчеркивали, что индивидуальный террор — отнюдь не «самодовлеющая система борьбы», которая «собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции…». Террористические действия должны не заменить, а лишь дополнить массовую борьбу, а «партийный контроль и партийное регулирование предотвратят опасность — как бы террористская борьба не оторвалась от всей остальной революционной борьбы»¹²³.

Однако уверения в том, что индивидуальный террор не противопоставляется работе в массах, не отражали действительного положения вещей. «У кого больше сил, — писала эсеровская газета «Революционная Россия», — больше возможности и решимости — тот пусть не успокаивается на мелкой работе, пусть ищет и отдается крупному делу — пропаганде террора в массах, подготовлению сложных… террористических предприятий»¹²⁴. Таким образом, вся работа, кроме организации террористических актов, объявлялась незначительной. Что же касается контроля партии, то и тут постановка дела не соответствовала провозглашенным принципам. «Боевая организация» эсеров фактически обладала полной самостоятельностью, ее взаимоотношения с партией регулировались особым «партийным соглашением», составленным Гершуни.

Пропагандируя и защищая тактику индивидуального террора, социалисты-революционеры доказывали, что «толпа» якобы бессильна против самодержавия. Против «толпы» у него есть полиция, против революционной организации — полиция и жандармерия, а вот против отдельных «неуловимых» террористов ему не поможет никакая сила. Эта «теория неуловимости» переворачивала вверх дном весь исторический опыт революционного движения, ясно доказавший, что единственная сила революции есть массы и бороться с полицией может лишь революционная организация, которая не на словах, а на деле этими массами руководит. Этого никак не могли понять эсеры со своей субъективистской индивидуалистической идеологией.

Тактика индивидуального террора наносила прямой ущерб революционному движению, лишь