Кивнув, офицеры вновь вернулись к расспросам, и так продолжалось всю неделю. У Хироко пытались выяснить, какой стране она предана — США или Японии. Она сообщила, что не интересуется политикой, что ей очень жаль видеть, как воюют эти две страны. Перед ней не стояла трудная задача: она любила родину, любила своих родных, и, поскольку была женщиной, ей не приходилось делать выбор, чтобы служить в армии.
Она отвечала на все вопросы спокойно и негромко, давая простые, прямые ответы. Спустя неделю после начала допросов ей вновь выдали бирку, ее одежду и вручили чемодан. Хироко не представляла, куда ее везут, не знала, выдержала она испытание или потерпела поражение, что означают эти перемены — депортацию или казнь. Разумеется, о свободе не могло быть и речи. Ее просто переводили на следующий этап, увозили в другое место. Она коротко попрощалась с соседками по камере, пожелала им удачи и вышла, расставшись с ненавистной тюремной одеждой. Она была смертельно бледна, но уже не казалась такой тонкой, как месяц назад. Она провела в тюрьме целый месяц, и за это время ни разу не слышала ни об одном из родственников.
Ее вывели из здания вместе с десятком других женщин и большой группой мужчин. Хироко слышала, как кто-то назвал их «преданными». Съежившихся от мороза людей повели по длинной, узкой дороге к кучке ветхих бараков.
По-видимому, это был отдельный лагерь при тюрьме, но расстояние между ними оказалось значительным. На этот раз, пройдя через ворота в ограде из колючей проволоки под взглядами часовых с башен, Хироко увидела детей. Она слышала, как дети играют повсюду, видела людей, прохаживающихся по грязным улочкам между строениями. Все это напоминало реальную жизнь, близкую к обычной, было очень похоже на Танфоран, только людей здесь оказалось вдвое больше. В лагере царил порядок. Оглядываясь, Хироко с облегчением видела улыбки на лицах людей. Один из охранников протянул ей клочок бумаги с личным номером Хироко и номером ее барака. На этот раз ее поместили в барак 14С, и она не представляла, кто будет ее соседями.
— Он находится справа, в третьем ряду, рядом со зданием школы, — дружелюбно подсказал охранник, и вдруг Хироко поняла, что выдержала некий экзамен и перешла на другой уровень, повыше прежнего. Возможно, ее не вышлют домой и не расстреляют. Она видела, что другие женщины тоже заулыбались — такая радость после всего пережитого. Мужчины, по-видимому, восприняли перемену более серьезно — они негромко переговаривались, задавали вопросы, на которые никто не мог ответить. Будущее оставалось для них загадкой — это началось сразу же после Перл-Харбора.
Выйдя из толпы вновь прибывших, Хироко зашагала по улице между бараками туда, куда указал охранник, — без охраны и без спутников. Впервые за целый месяц она осталась одна, и ей казалось чудесным идти вот так, ни с кем не заговаривая, не отвечая на вопросы. Она знала, что за ней наблюдают часовые с башен, что лагерь окружает колючая проволока, но, если вспомнить, как они провели последние полгода, такую жизнь можно было считать свободной.
Она без труда нашла нужное строение, как только выяснила, где находится школа. Вокруг нее размещались длинные ряды серых строений с номерами на стенах. Строения были поделены на конурки, в которых жили целые семьи, какими бы многочисленными они ни были. На дверях уже были имена хозяев, у косяков позванивали колокольчики.
Здесь люди жили в настоящих комнатах, а не в конюшнях, как в Танфоране. Шагая по улице, Хироко увидела плакат с надписью: «Добро пожаловать на озеро Тьюл!» Впервые за целый месяц она узнала название места, где находилась, хотя, казалось бы, какая разница? Однако разница существовала: по каким-то причинам Хироко вновь почувствовала себя человеком. Она улыбнулась, увидев девочку, сидящую на крыльце с куклой. Девочка была в вязаной шапочке и теплом свитере, она сидела, грустно глядя в землю и что-то бормоча.
Печаль ребенка глубоко тронула сердце Хироко, и она вдруг вскрикнула. Девочка подняла голову. Это была Тами.
— Хироко! — завизжала она, бросаясь к ней на шею. Хироко разразилась слезами. — Мама, Хироко здесь!
На крик Тами из дома выбежала ее мать, одетая в поношенное коричневое платье и передник. Она убиралась в «доме» во время перерыва в лазарете.
— О Господи! — воскликнула Рэйко, бросаясь к ним, и обе женщины обнялись так крепко, что у них хрустнули кости, а затем Рэйко быстро отстранилась, встревоженно спросив:
— Ты видела Така? Где ты была?
— В тюрьме, неподалеку, — объяснила Хироко, указывая в ту сторону, откуда она пришла. Рэйко слышала, что поблизости находится лагерь для лиц «высокой категории риска», что их держат там на время допросов. Но она не представляла, что в этом лагере окажется Хироко. От Така до сих пор не было никаких вестей.
— С тобой все в порядке? Что они сделали с тобой? — с тревогой расспрашивала Рэйко.
— Задавали много вопросов. Но Такео я ни разу не видела, — объяснила Хироко. — Его увезли в таком же автобусе, как и нас, — возможно, в ту же тюрьму.
Но таких возможностей было не меньше десятка, и обе хорошо понимали это. Такео мог оказаться в Манзанаре, или в лагере, который открыли в Минидоке месяц назад, или за пределами штата в каком-нибудь из других лагерей — в Хиларивер или Постоне, Аризона; в Гренаде, Колорадо; в Харт-Маунтин, Вайоминг; в Топазе, Юта. Его могли даже увезти в Арканзас, на Роувер. За последний месяц открылось пять новых лагерей, а еще один, под названием Джером, был готов принять интернированных пленных в любую минуту. Между лагерями существовала связь, но она была ограничена и подвергалась строгой цензуре, и Рэйко не могла разузнать о Такео. Несомненно, в разных лагерях у нее нашлись бы знакомые, но она не знала, кого и куда отправили, как разыскать этих людей. Каждый день приносил новые сюрпризы: появлялся кто-нибудь из знакомых. Даже сюда, на озеро Тьюл, продолжали прибывать люди.
По своему номеру Хироко поняла, что ее поселили вместе с Рэйко и детьми. Пройдя внутрь, она увидела, что семье отвели две крохотные комнаты: в одной из них на узких койках спали Рэйко, Салли и Тами, а в другой была устроена гостиная. Кен спал здесь, и сюда же должны были поместить Така, если его переведут к семье. В комнате едва хватило места для Хироко, но другие семьи, более многочисленные, ухитрялись разместиться в тесных комнатах. Людям приходилось смириться с тем, что они имели, поскольку они были лишены выбора.
— Как дела у Салли и Кена? — с беспокойством спросила Хироко, вглядываясь в глаза Рэйко и вновь замечая, как постарела и похудела тетя. Рэйко с отчаянием ждала вестей от Така и тревожилась за Хироко.
— С ними все в порядке. Кен работает неподалеку, на полях, но работы там немного — вскоре его переведут на склады. Он мог бы ходить в школу, — со вздохом добавила она, — но отказался.
Кен по-прежнему негодовал на несправедливость и все время повторял о нарушении конституционных прав. В этом он был не одинок — в лагере собралось немало недовольных юношей, да и взрослых тоже. Некоторые нисей поговаривали об отказе от гражданства и возвращении в Японию, хотя многие ни разу в жизни не бывали там. Это был их единственный выход, если им не хотелось оставаться в лагере или браться за предложенную работу на отдаленных заводах. Они не желали уезжать в Японию, но пребывание в лагерях считали слишком позорным и потому предпочитали попытать судьбу на родине предков. Но Рэйко никогда не помышляла об этом и знала, что Так согласился бы с ней. Они были американцами до мозга костей, и потому им приходилось ждать, когда закончится война.
— Салли в школе, у нее появились новые подруги, — продолжала Рэйко. В лагере образовалось несколько клубов для детей всех возрастов, музыкальные кружки, кружки живописи и садоводства. Уже возник план создания симфонического оркестра и подготовки концерта к Рождеству. Казалось невероятным, что в этом ограниченном, набитом до отказа людьми мирке обитатели решили не жаловаться, держаться с достоинством и пытаться хоть как-то скрасить свою жизнь.
Пока Рэйко рассказывала, на глаза Хироко навернулись слезы. Эти люди были такими храбрыми, и она тоже не имела права жаловаться или горевать о Питере. Рэйко вновь обняла ее, испытывая чувство, словно обрела одну из своих дочерей, а Тами обняла их обеих вместе с куклой, радуясь возвращению Хироко.
— Теперь мы сможем доделать кукольный домик, правда? — спросила она. С лица малышки исчезла не по возрасту глубокая серьезность и печаль, которые Хироко заметила при встрече.
