Вечером она подымается к себе. У нее комната под самой крышей: душная, раскаленная клетка. На столе золотая корона из бумаги: подарок Жана. Это было на масленой перед войной. Они танцевали до утра… А на стене яркие открытки, виды Парижа: несутся красные машины, бьют фонтаны и треплется трехцветный флажок.
В горячий вечер августа Жюль зазвал ее к себе. Она не хотела идти. Жюль подмигнул:
— Ты такое услышишь…
Жюль угостил ее шоколадом и ликером. Откуда только раздобыл? Она выпила рюмку, и вдруг ей стало смешно: ведь был Париж, она танцевала с Жаном, пила ликер. Ничего больше нет. Она выпила еще рюмку. Жюль поспешно ее обнял. Она покачала головой:
— Не нужно.
Он смутился:
— Ждешь Жана?
— Нет. Я больше ничего не жду. Знаешь, Жюль, я любила целоваться. А теперь нельзя. Теперь у меня нет сердца… — Она вдруг вспомнила: — Ты звал меня что-то послушать?
Он посмотрел на часы:
— Через пять минут… Садись сюда, а то не услышишь: они глушат. Я тихо пускаю. Соседей нет, но все-таки страшно — вдруг пронюхают.
Раздался смутный вой, как будто где-то очень далеко кричала сирена. Потом проступили слова: «Армия Свободной Франции…» Марго удивленно наморщила лоб:
— Какая армия? Ведь армии давно нет…
— Слушай…
Марго припала к деревянной коробке: «Боритесь с немцами… вредите… уничтожайте…»
— Жюль, зачем это говорят?
— Чтобы боролись.
— А ты?..
Он рассердился:
— Я слушаю радио, это уже кое-что. Только смотри — никому ни слова.
Два дня спустя, увидев Марго, Жюль обомлел. Глаза ее лучились, вишневый рот выделялся, как свежая рана. Жюль в злобе спросил:
— Значит, сердце нашлось?
— Нашлось.
Перемену заметили и в мастерской, дразнили, допытывались: кто? Марго отшучивалась. Так продолжалось несколько дней: Марго цвела, а Жюль, мастерицы, кумушки ломали себе голову: с кем она спуталась?
Тайну раскрыла консьержка. Рано утром, потрясая шваброй, она в десятый раз рассказывала:
— Нет, вы никогда не догадаетесь… это такая дрянь, я что-то почувствовала, встала… И можете себе представить — это был немец, настоящий немец…
Соседки негодовали.
— Подумать только!..
— Он в плену, а она не скучает…
— Таких скоро высекут, разденут и высекут, как в восемнадцатом.
Жюль, увидев Марго, сказал:
— Вот для кого твое сердце?
Она спокойно ответила:
— Да. Для него.
Консьержка караулила всю ночь, подымалась по лестнице, прислушивалась. В комнате Марго было тихо. Утром девушка, как всегда, пошла в мастерскую. Хозяйка уже знала о ночном происшествии. Поджав лиловые губы, она сказала:
— Говорят, что Марго нашла себе покровителя.
Все мастерицы смотрели на Марго. Она ничего не ответила. Из мастерской она пошла в кафе «Рояль». Там ее и схватили. Она пила коньяк с немецким офицером и задорно улыбалась. Полицейские сжали Марго руки.
Напрасно офицер запротестовал: «Это очень хорошая девушка», — полицейские поспешно втолкнули Марго в машину.
Они долго подымались по узкой винтовой лестнице. Полицейский спросил:
— Где выключатель?
— Лампочка разбита.
В комнате было нестерпимо душно. Полицейский судорожно зевнул. В окно была видна желтая ущербная луна. Полицейский посветил карманным фонариком. Стол, на нем лоскутки, крошки хлеба и большая золотая корона. На стене цветные открытки. На кровати спит немецкий офицер. Полицейский поднес фонарик к лицу и сразу отдернул руку: тонкая полоска засохшей крови шла от рта до пола.
— Ножом?
Марго покачала головой:
— Нет. Я взяла у консьержки молоток, я сказала, что нужно прибить штору — пропускает свет. Ножом — это после… Мне показалось, что он дышит, тогда я перерезала шею. Молоток я отдала, а нож не тот, что вы взяли. Этот — чтобы резать хлеб — он в шкафу…
Допрашивал ее полковник, седой и голубоглазый. Он все время глядел на свои длинные отполированные ногти. Черт знает что, эта девчонка ему нравится! Настоящая парижанка… Он отгонял от себя эти мысли. Он спрашивал с подчеркнутым равнодушием:
— Женщина Манробер Маргарита-Луиза, расскажите, как вы совершили преступление?
— Я уже говорила… Сначала он не хотел идти, говорил, что лучше в гостинице. Но я ему сказала, что я не такая, что я не за деньги, а от чувства. Он пошел за мной. В комнате он хотел меня обнять. Я вырвалась. Он нечаянно разбил лампу. Видно было едва-едва — луна, но окошко маленькое. Я сказала: «Лежи тихо, я сейчас разденусь»… Я взяла молоток и очень сильно ударила — по голове. Потом я испугалась, что он очнется. Я его резала, долго резала, пока не рассвело.
— Вы знали прежде лейтенанта Эрнста Шульпе?
— Нет, я познакомилась с ним в тот вечер. Я увидела, что стоит офицер, и улыбнулась ему. Он предложил пойти с ним в кафе. Я пошла.
— Зачем вы на следующий день после совершенного преступления заговорили с капитаном Рудольфом Зейером?
— Я не знаю, как его зовут. Он сидел в кафе. Я хотела увести его.
— К себе?
— Нет. В гостиницу.
— Зачем?
— У меня был складной нож. Его отобрали полицейские…
Полковник не выдержал и посмотрел на Марго. Она улыбалась. Он сказал:
— Вы производите впечатление душевнобольной.
— Я здорова.
— Тогда зачем вы это сделали?…
Вы сами сказали… Я — Маргарита-Луиза Монробер. А тот был немец. В кафе сидел немец. И вы — немец. Я знаю, что где-то есть армия. Но я не умею воевать. Я обыкновенная мастерица. Я сделала, что смогла.
Полковник больше ее не слушал. Он крикнул: «Увести!» — и подошел к окну. Он долго глядел на желтый обломок луны и повторял: «Сумасшедшая». Ему было не по себе.
Марго повели на казнь ранним утром, когда в серо-розовом тумане едва обозначились далекие дома с прикрытыми ставнями и несколько чахлых, как бы обглоданных деревьев. Ей хотелось еще раз взглянуть на Париж, но она вздохнула: Парижа нет. Может быть, он в плену, как Жан? Или за морем, где армия? Она вспомнила школьную книгу; сейчас нужно петь «Марсельезу», но она не знает слов, а нужно петь — не то они подумают, что она боится. И Марго запела: «Париж, моя деревня…» Фельдфебель крикнул: «Петь
