– Сын охотника. Что-нибудь придумает, чтобы согреться, – отвечал Воронов с гордостью, будто бы Мерген был его родным сыном.
– Но если в течение дня генерал не появится, засаду придется снимать или менять. На таком холоде не выдержит и сам охотник, не только его сын.
Вскоре подул ветер, и началась метель. Мергену и Ивану она оказалась на руку. Как только поднялась пурга и потемнело, Мерген решил утеплить свое логово. Оба поднялись и стали ногами, руками, прикладами винтовок разгребать снег и добывать траву. Это была нелегкая работа. Но она согревала, а главное, отвлекала от дум о безвыходности положения. Когда они в самом начале своей засады разгребли снег и увидели пожухлую нескошенную траву, им показалось, что здесь пропало ее очень много. А когда эту траву пришлось добывать из-под снега руками, охапка набиралась совсем щупленькая. Лишь к полуночи набралось с полкопны этой мокрой травы, и Мерген, растирая руки, разрешил отдохнуть.
– Да, нелегкая была тебеневка, – протянул он.
– Как ты сказал? – переспросил Иван.
– Тебеневка. У калмыков да и вообще у степняков – это добыча животными подножного корма из-под снега. Это целая система, выработанная веками. Табун лошадей копытами разгребает снег и пасется. А уж когда снег совсем разбит, трава обнажена, тогда идут овцы да козы. Ну, мы есть эту траву не будем, хотя я мог бы сейчас грызть дубовые корни. Но утеплим ею свою берлогу.
Из комьев снега они сделали землянку, в которую можно было вползти и залечь там на толстом слое травы. Метель занесла их жилище, сравняла с окружающей местностью. К утру из-под снега только чуть выглядывали макушки дубовых пней. И за одним из них был наблюдательный пункт снайперов.
Лишь во второй половине следующего дня, когда метель утихла, на немецкой стороне показался долгожданный броневик. Однако остановился он совсем не там, где хотели бы его видеть советские артиллеристы. Он, казалось, не доехал до своих позиций. Встал посреди пути. Но вот из него вышли двое. Не спеша осмотрелись. Откуда-то из снега перед ними вынырнул и вытянулся во весь рост немецкий офицер. Он, видимо, рапортовал. И лишь после этого из броневика выбрался генерал. Быстрым маршем с рукой под козырьком к нему направился тот, что вынырнул из-под снега.
Но генерал вдруг резко остановился, почему-то поднял руку и рухнул навзничь. Тут же замертво повалился и принимавший его офицер. Два выстрела раздались где-то посреди снежной целины. И больше оттуда не стреляли. Зато немцы открыли ураганный огонь не только по предполагаемому месту засады, но и по всей нейтральной полосе. Советские артиллеристы открыли ответный огонь. Эта перестрелка продолжалась до самого вечера и стихла вместе с опустившейся на заснеженные позиции темнотой.
На второй день немцы не стреляли и в атаку не пошли, у них был большой траур.
Виновники этого траура Мерген и Иван ночью были вытащены из своего логова замерзшими до онемения.
Обоих отправили в медсанбат. Там Мергена и застало сообщение о награждении его орденом Отечественной войны второй степени.
Пучок степной травы
Мерген сошел с поезда и, в одной руке неся чемоданчик, а другой опираясь на палку, с трудом доковылял до грузовика, стоявшего возле пристанционного буфета. А вдруг попутная – тешил он себя надеждой. И ему действительно повезло. Машина оказалась из его родного улуса. А шофер такой же, как и он, недавний фронтовик – вся грудь в орденах.
– В каких частях воевал? – поинтересовался Мерген.
– Бог войны, – гордо ответил шофер.
– Ну а я – царица полей, – с не меньшим достоинством отрекомендовался Мерген.
Хлопнув по рукам, солдаты назвались друг другу. Шофера звали Николаем Белобородько.
– Тебе куда?
– В Нармин, – назвал свой хотон Мерген.
– В Нармин? – удивленно и, как показалось Мергену, испуганно переспросил шофер.
– Туда я тебя отвезти, дружище, не смогу, – озабоченно покачал головой шофер.
– Да, да, это еще тридцать километров добираться, – подхватил Мерген. – Но мне важно добраться до Троицкого. А там ездят из колхоза. Да там я доберусь и по-пластунски…
Шофер нахмурился. Заметив это, Мерген его успокоил, мол, не переживай, самую основную часть пути проедем вместе.
Но шофер задумался совсем о другом. А о чем, он решил пока помолчать…
– Ну что ж, садись, – открыв дверцу кабины, пригласил Николай.
Кузов грузовичка казался собранным из щепочек, обивка в кабине, куда залез Мерген, была вся продырявлена, но мотор, видимо, был в порядке, – машина сразу же завелась и, тяжело урча, покатилась.
– Ты с грузом, а я навязался… – виновато заметил Мерген.
– Этот груз моему газику не в тягость. Он понимает, что везет своим собратьям большой праздник, – как о человеке, говорил Николай о машине. – Покрышки везу для автопарка. Машины все лето босые простояли. Ну, а тебя тоже подчистую?
– Да нет, обещали… Верней, сказали так, что все зависит от меня. Захочу – верну себя в строй, поленюсь – могу и калекой остаться.
– Это ж как? – удивился Николай.
– Если буду усиленно разрабатывать ногу, она придет в норму. А поленюсь заниматься гимнастикой, могу и хромым остаться, – пояснил Мерген.
Николай помолчал, насупившись, а потом тихо сказал:
– Я согласен стать ветряком в степи и махать рукой вместо крыла, только бы отросли пальцы, – и он поднял левую руку, которую больше все держал в кармане серого засаленного пиджачка.
Мерген лишь теперь увидел, что на левой руке у шофера только ладонь и большой палец, да и тот без ногтя.
– Но ты видишь, мой газик даже не замечает, что на руке не все пальцы. Ему что, ведь я легко с ним управляюсь. А вот поди докажи это врачам. В Москву писал, но так и не добился возвращения из госпиталя на фронт. А ведь я там был не из последних! – и он, оставив руль, звякнул правой рукой по орденам и медалям. – И сколько же ты в госпитале провалялся?
– Почти полгода, – печально покачал головой Мерген. – У меня ведь главная беда не с ногой. Хуже было с потрохами. Целых полгода врачи не решались вытащить осколок где-то под самым сердцем. Все ждали, пока все остальные раны заживут и немного окрепну. В санатории пробыл два месяца. Но потом все же вытащили. Там и осколочек-то был со спичечную головку, а рвался к сердцу, как немец к Москве. Так что главное я преодолел, а уж с хромотой справлюсь.
Выехали из города, и Мерген сразу умолк, засмотрелся на выгоревшую от летнего зноя осеннюю степь, загрустил. Шофер тоже молчал и все больше развивал скорость. А когда поднялись на взгорок, откуда, словно море, открывались темно-сизые просторы, шофер затормозил и остановил машину.
– Иди, поздоровайся с нею, – сказал он, не глядя на пассажира. – Я как вернулся в эти степи, упал на сухую траву и плакал. Подмосковный лес – хорошая штука. Но мы – степняки. Нашему глазу подавай простор с дымком на горизонте.
Мерген чувствовал, что горло ему сдавило от волнения, и он, ничего не сказав, вышел из кабины. Отошел от дороги, нарвал пересушенных веточек полынка и, прижав их к лицу, молча смотрел вдаль.
Степь до самого горизонта была тихой, безмолвной, но она благоухала тем неуловимым, горьковатым ароматом, которым сын охотника Мерген с детства привык дышать. И только теперь понял, как соскучился он за годы войны по этому бескрайнему простору, по его неповторимому аромату.
Примечания
1
Поршни – подобие лаптей из сыромятины.
2
Зурхачи – астролог.
