Сын Грома, или Тени Голгофы

Самарии, затем в Иерусалиме – так день за днем, во главе с Учителем, босые, в серебристых плащах, жилистые, обветренные, с благоговением внимающие слову своего Божественного Наставника, ходили они, проповедуя новое учение о любви к ближнему, о покаянии, лечили и исцеляли больных и увечных, крестили водой поверивших им, крестили во имя Отца и Сына и Святого Духа. Вначале их было четверо – братья Ионины, Симон и Андрей, и братья Зеведеевы, Иаков и Иоанн. Потом их стало двенадцать.

Предание сохранило нам их имена: это Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его; Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его; Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей-мытарь; Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем; Симон Зилот и Иуда Искариотский, который, как пишут евангелисты, предал Учителя.

И всюду, где они появлялись, звучала проповедь: «Веруйте, любите, и да будет надежда душой всей вашей жизни. Над этой землей существует иной, духовный мир, иная, более совершенная жизнь… Но чтобы достигнуть ее, нужно осуществлять ее здесь, на земле, сперва внутри вашей души, а затем и в окружающем мире. Как осуществлять? Любовью и деятельным милосердием».

И Учитель говорил собравшимся: «Я пришел оттуда, и Я поведу вас туда…»

Глава 8 Приглашение Пилата на праздник Пасхи

И вот мы вновь возвращаемся к засидевшемуся в Кесарии прокуратору. Предчувствия не обманули римлянина. Прожженный иудейский политикан, умевший сталкивать царей и наместников друг с другом и с император-ским Римом и извлекать из этого выгоду для Иудеи, Каиафа поставил опытного Пилата в безысходную ситуацию, загнал-таки его в угол, в тупик, в преддверие ада… Сломал успешную карьеру блестящего римского аристократа. Но выиграл ли от этого сам? Какого агнца принес этот хитроумный иудей на алтарь Ягве? И кто писал сценарий развернувшихся четырнадцатого дня нисана в Иерусалиме событий? Сколько богословов, писателей, историков и философов пытались, пытаются и будут пытаться ответить на этот вопрос!

Итак, утром, когда Пилат в своем кесарийском рабочем кабинете готовил послание в Рим с объяснением кесарю причин очередного кровавого столкновения с иудеями, на пороге возник центурион:

– Прокуратору Понтию Пилату радоваться. Из Рима – трибун Домиций Галл.

– Галл! О боги! – радостно вскричал прокуратор, устремляясь навстречу появившемуся в дверном проеме могучему легионеру в шлеме войскового трибуна. Какая удача! Это отвлечет его хоть на время от болезненных для самолюбия игемона иудейских проблем… Домиций Галл! Когда-то они вместе, плечом к плечу, рубились с бриттами, неожиданно высадившимися на побережье. Потом широко и громко гуляли на празднествах в Риме.

– Захотелось увидеть друга, – громогласно захохотал Галл, обнимая Пилата и хлопая его по спине. Пилат искренне обрадовался боевому товарищу, посетившему его в дни печали и неурядиц, и хотел было на радостях поцеловать Галла, но тот демонстративно отстранился.

– Эй, осторожней, прокуратор. С недавних пор Тиберий запретил римлянам приветственные поцелуи.

– Да плевать, – отмахнулся Пилат, целуя Домиция. – Возможно, стены резиденции имеют уши, но глаз они не имеют… Ну, как ты? Что там вообще?

На шум из внутренних покоев вышла Клавдия Прокула с высокой прической важной римской матроны. Жена Пилата не позволяла себе распускаться, оказавшись вдали от Рима и вечно праздничного, вечно интригующего Палатина.

Гость, полный здоровья, сил, перспектив, радостно приветствовал супругу игемона.

– О, Клавдия!.. А знаешь, Пилат, я ведь давний поклонник Клавдии Прокулы. Помню, когда я отправился к бриттам, она предсказала мне удачу. Кажется, ей был сон. И все сошлось. За победу над бунтовавшими бриттами кесарь подарил мне огромный виноградник на Сицилии. И все Клавдия Прокула…

Прокуратор на это только развел руками:

– Увы, брат, увы… Мне же она нагадала, как Валтасару… Что царство мое рухнет. Ну да ладно. Обо мне потом. Рассказывай, как ты и что там на Палатине.

– Я, как видишь, удачлив. Мечу в Сенат. Вербую сторонников. Еду к Вителлию в Дамаск.

Пилат хотел быть полезным гостю.

– Хочешь, я обращусь к Сеяну за поддержкой?

Галл демонстративно сжал губы, предостерегающе поднес палец ко рту и произнес негромко:

– Ни слова о Сеяне. Сеян убит. Чернь неделю таскала на цепи его труп по улицам. Убита его дочь.

Пилат и его жена стояли как громом пораженные, и наконец Клавдия Прокула выдохнула:

– Но это же ребенок! Римский закон запрещает казнить девственниц…

– Они нашли выход. Палач перед казнью изнасиловал малышку.

Клавдия прижала руки к груди:

– О боги! И Тиберий это допустил?

– От него все и пошло, – хмуро сказал Галл. – Кто-то убедил кесаря, что Сеян готовит заговор, хочет сместить Тиберия и стать императором, подкупает солдат. А у Сеяна, как ты знаешь, врагов немерено. И пошли гонения на людей Сеяна.

– А что говорят в Риме о Пилате? – с беспокойством спросила Клавдия. – Ведь он человек Сеяна.

Галл пожал плечами:

– О Пилате – пока ничего. Он далеко. Несладко друзьям Сеяна на Палатине. А у Пилата, как мне известно, два легиона отборных головорезов и три алы сирийской конницы. С ним не так просто.

Слушая Галла, Пилат заметно мрачнел.

– А что если Сеян под пыткой признался, что планировал (если он действительно собирался захватить власть) использовать легионы Пилата? – не к месту спросила у Галла Клавдия Прокула.

Раздраженный неуместными вопросами жены, Пилат строго посмотрел на жену.

Клавдия, поняв, что перегнула палку и своими вопросами усугубила и без того отвратное настроение супруга, извиняющимся тоном сказала:

– Прости, игемон. Но лучше знать, что может тебе грозить, чем прятать голову в песок.

Галл тоже заметил, как сник Пилат, узнав об убийстве Сеяна.

– Нет, – сказал он. – Не думаю, что Сеян рассчитывал на Пилата. Ты же знаешь, старина, у них там, на Палатине, клубок аспидов. Жалят того, кто подвернется. И правого, и виноватого, и сенатора, и всадника, и плебея. Один конец.

Желая поскорее уйти от неприятной темы, Пилат спросил:

– А кроме Сеяна, какие новости? Что Тиберий? Опять уединился на острове?

Галл засмеялся. Он хорошо смеялся, этот Галл. Римский оракул нагадал ему блестящую карьеру. Еще немного – и он окажется на гребне успеха. Чего Пилат, уже седьмой год правивший Иудеей, не мог сказать о себе. Прокуратор чувствовал, что крупно завяз в этой темной, враждебной Риму стране. А под крылом сирийского легата Вителлия Галл далеко пойдет.

– Вторая великая новость, а может, она и первая, – весело сказал гость, – умерла любимая змея кесаря. Он пришел ее покормить, а она мертва. Ее облепили муравьи. Их было столько, что и змеи не видно. И, мрачно постояв у сетки, Тиберий трагически произнес: «Больше всего я боюсь черни, которая вот так же облепит меня, облепит и погубит Рим…» Так что в Риме сейчас траур по змее.

Стараясь изменить свое настроение, Пилат пошутил:

– Может, послать кесарю соболезнования?

– Нет уж, – решительно возразил Галл. – Лучше не напоминай пока о себе.

Клавдия поддержала гостя:

– Галл прав, Пилат. Лучше сидеть тихо.

– Похоже, здесь уже и шуток никто не понимает. Я пошутил, – раздраженно сказал Пилат и замолчал. Потом раздумчиво произнес: – А ведь когда Сеян сватал меня в Иудею, Тиберий обещал ему в жены свою внучку. Сколько карьерных возможностей открывалось… И вот как все обернулось…

Галл неопределенно махнул рукой.

– Да. Судьба переменчива, как настроение кесаря… Но хватит об этом. Расскажи лучше о себе.

Пилат усмехнулся:

– Рассказать о себе? Легко спросить, да не легко ответить. Похвастать мне, брат Галл, увы, нечем. Темная, непробудившаяся страна. Глухо и угрюмо живут здесь люди. Замкнулись в своем Боге. У них есть их