жилах причудливо смешалась кровь финикийцев, кельтов, карфагенцев и завоевателей-римлян?.. — Тиберий плотоядно зачмокал влажными губами.
Германик подавил отвращение, охватившее его при виде отвисших слюнявых губ цезаря. Он почтительно приложил руку к груди и, отступив на шаг, произнёс:
— Я пообедаю у тебя, божественный цезарь!
— Я дам тебе ларец с посланием и подарками для сирийского наместника. По приезде в Антиохию вручишь его от моего имени Гнею Пизону. Ларец будет открытым, дабы ты убедился, насколько велико моё доверие к тебе, возлюбленный сын! — заявил Тиберий.
— Запечатай ларец, о цезарь, — бесстрастно отозвался Германик. — Я никогда не посмею усомниться в тебе.
И Тиберий удовлетворённо улыбнулся.
В приливе неожиданной любезности, он провёл Германика и маленького Калигулу до выхода, скрытого тяжёлой парчовой занавесью. Белые мягкие руки Тиберия, покрытые мелкими старческими веснушками, дрожали в припадке какой-то нервной радости. Император скрывал их среди пышных складок мантии.
III
Три огромные галеры под пунцово-красными прямоугольными парусами вышли из порта Брундизий. Галеры носили название триремы, потому что имели три яруса весел. Полуобнажённые мускулистые гребцы, собранные со всех сторон света, рывком налегали на весла в такт мерным барабанным звукам. А на верхней палубе каждой триремы бесновались, отдыхали, корчились в судорогах морской болезни, играли в кости, обжорствовали и, перегнувшись за борт, сблевывали в море излишки пищи римские легионеры, приводившие в трепет весь мир. Пять центурий на каждой галере. Полторы тысячи жестоких, ко всему равнодушных воинов взял Германик в Антиохию.
Семья полководца находилась на первой галере — самой роскошной и быстроходной. Парчовые шатры были разбиты на передней части палубы, у изящно изогнутого носа триремы. Агриппина полулежала на синих подушках с золотой бахромой, прижимая к груди недавно рождённого младенца, дочь Юлию Ливиллу. Двое старших сыновей Германика, Друз и Нерон, остались в Риме: они уже учились у грамматика. Остальные дети, в зависимости от возраста, были отданы на попечение молчаливых покорных рабынь или предоставлены самим себе.
На расстоянии семи стадий от галер тянулся изрезанный бухтами берег Пелопоннеса. Время от времени легионеры спускали за борт небольшие лодки и направлялись к берегу, чтобы пополнить запасы пресной воды и пищи. Грубые солдаты в кожаных панцирях и красных туниках бегали за жалобно блеющими барашками. Кудрявые мальчики-пастушки, опершись на деревянные посохи, с нескрываемым презрением смотрели на ненавистных завоевателей-римлян, чья цивилизация была основана на культуре древней Эллады, которую они теперь безжалостно топтали.
Тянулись изнуряюще жаркие дни. Голубое небо отражалось в воде, окрашивая море в пастельно-синий цвет. А вблизи вода казалась коричневато-зеленой, необыкновенно мутной. Калигула, облокотившись о борт, пристально глядывался в грязно-зеленую пучину. Какие тайны скрывает она? Какие чудовища прячутся в морской бездне? Возможно, похожие на огромного спрута, которого выловили у берегов Африки и привезли в Рим сицилийские рыбаки? Иногда в толще воды мелькала едва уловимая тень крупной рыбы, и Калигула воображал, что видел людей с рыбьими хвостами — приближённых Нептуна. А сирены? На каком из многочисленных островов Эгейского моря проживают эти загадочные создания, волшебным пением пленившие легендарного Улисса?
Ночи очаровывали пьянящей свежестью, солёными брызгами волн и головокружительной высотой темно-синего неба. Калигула ложился на палубу и, когда галера взлетала на очередной волне, приближался к мерцающим звёздам. Мальчик наблюдал, как по палубам двух других трирем неслышно двигались тёмные тени легионеров. Рассказывал самому себе вымышленные истории, страшные и смешные одновременно. Он живо представлял, как из морской глубины вылезет невиданное чудовище со скользкими щупальцами и головою сфинкса, и сожрёт одного из солдат.
Грезя о морских тварях, Калигула засыпал только под утро, когда небо становилось розово-серым. Просыпался к обеду. И с нетерпением ждал наступления следующей ночи — загадочной и прекрасной.
Медлительная флотилия проплывала мимо Кипра — острова, где родилась Венера. Родилась из пены морской, а не тем обычным способом, которым рождаются простые смертные. И снова по приказу Германика легионеры рассыпались по прибрежным пастбищам, именем цезаря хватая чужих овец. И снова эллинские пастухи смотрели в бессильной злобе, как редеют лелеемые ими стада.
Не скоро вернутся с берега лодки с награбленной добычей. Германик велел растянуть между двумя галерами широкую рыболовную сеть. Мускулистые легионеры оживлённо плескались в этом импровизированном бассейне. А их товарищи, в ожидании своей очереди, следили за морем, готовые мгновенно натянуть прочную сеть и вытащить из воды купающихся, если вдруг появится чудовище.
Германик тоже искупался и вернулся на палубу оживлённый и посвежевший. Безмолвные рабыни вытерли его тело мягкими льняными простынями, и Германик наскоро облачился в короткую красную тунику.
— А ты, сын, почему не купаешься? — спросил он, подходя к Калигуле, который сидел на складном табурете, подогнув под себя тонкую ногу в неизменном солдатском сапожке-калиге.
— Я не умею плавать, — сознался Калигула.
— Не умеешь? Так научишься! — воскликнул Германик. Он энергично схватил сына, поднял его сильными мускулистыми руками и понёс к борту галеры. Вырываясь, Калигула отчаянно дрыгал ногами и довольно сильно ударил Германика по лицу. Отец раздражённо спросил:
— Ты не хочешь купаться?
— Я не умею плавать! — испуганно завизжал Калигула. — Боюсь утонуть. И боюсь чудовищ, живущих на дне моря.
Визг сына совершенно раздразнил полководца. Он опустил мальчика на палубу и с силой встряхнул его.
— Кто бы мог подумать, что сын Германика — трус?! — пробормотал он сквозь зубы.
Легионеры, наблюдавшие сцену, начали посмеиваться. Тайно, отворачиваясь, чтобы не вызвать гнева грозного военачальника. И все-таки, Германик спиною угадывал их смешки и озлоблялся ещё больше. Озлоблялся против слабого изнеженного сына, чей вид вызывал у солдат сомнение в мужественности отца. Неожиданно Германик сердито выкрикнул:
— Не умеешь плавать?! Учись!
Он резко схватил мальчика поперёк торса и бросил его за борт. Калигула почувствовал, как холодные солёные волны сомкнулись над головой. В ужасе выпучив глаза, он видел мелких серебристых рыбок, цветные пузырьки, обрывки противно-липких водорослей… Мгновение между жизнью и неизвестностью смерти показалось ему вечностью.
Мальчик не помнил, как вынырнул на поверхность. С яркой отчётливостью отразилась в детском мозгу картина: пена на воде, застывшие весла, голые тела купающихся мужчин и — где-то наверху, на палубе галеры — искажённое гневом лицо отца. Гай отчаянно барахтался, отплёвывался, бил руками по воде, выныривал и снова исчезал, как поплавок из древесной коры, который дёргает глупая рыба.
Калигула замечал открытые рты мужчин, смеющихся над его отчаянными попытками удержаться на поверхности воды. Даже рабы-гребцы потешались над ним. Их измождённые, изуродованные ненавистью и смехом лица выглядывали в отверстия для вёсел. Одно лицо особенно запомнилось мальчику. Мужчина с обожжённой щекой и всклокоченной светло-русой бородой, посмотревший на Калигулу с невыразимым презрением.
Наконец кто-то поспешил на помощь. Сильные руки подняли на палубу мальчика в мокрой, прилипшей к телу тунике. Две рабыни заботливо вытирали его, надевали на худое озябшее тело сухую одежду. Калигула завернулся в тяжёлое покрывало и поплёлся к матери, мелко стуча зубами от холода и от пережитого испуга. И всеобщий смех сопровождал его, отдавался в ушах невыносимым звоном.
Но даже у матери Гай не нашёл сочувствия. Агриппина Старшая строго посмотрела на сына, который, по её мнению, не показал достаточного мужества. В вопросе воспитания детей (как, впрочем, и в остальных вопросах) благородная матрона во всем соглашалась с супругом. А Агрипина Младшая выглядывала из-за
